ПАПИНЫ ДОЧКИ

В этом году исполнилось бы 70 лет выдающемуся татарскому композитору, профессору Казанской консерватории им. Н. Жиганова, лауреату премии Союза Композиторов России им.  Д.  Шостаковича (1985 г.), Заслуженному  деятелю искусств РТ (1999 г.), лауреату  премии в области литературы и искусства им.  Г.  Тукая (2005  г.) Шамилю Камилевичу Шарифуллину. О том, каким он был замечательным отцом и человеком, вспоминают его дочери.

ОН БЫЛ НАСТОЯЩИМ ДРУГОМ
Рассказывает ГУЗЕЛЬ АБУЛЬХАНОВА: 

Нам с сестренкой повезло: у нас потрясающие родители! Они всегда были нашими друзьями. Мы выросли в атмосфере любви и понимания, с нами всегда считались как с личностями и поддерживали.

 В детстве я часто болела и очень любила, когда около моей кровати сидел папа. Он подходил, укладывал мне на лоб свою большую прохладную ладонь, мне сразу становилось легче, и я очень хотела, чтобы эти мгновения длились вечно! 

Детские воспоминания обычно бывают отрывочными и запоминаются самые яркие моменты. Одним из них был следующий эпизод: папа только что сочинил свою вторую симфонию под совершенно непонятным мне названием «Диалоги сфер». Два 
необычных слова! И вот я решила прояснить для себя этот момент. Мы идем с папой за ручку через дорогу, И Я СПРАШИВАЮ: «ПАПА, А ЧТО ТАКОЕ ДИАЛОГИ СФЕР?» ПАПА МОЛЧИТ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ, ПОТОМ ОТВЕЧАЕТ МНЕ: «ЭТО ДИАЛОГИ… – И СПУСТЯ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ДОБАВЛЯЕТ, – СФЕР!» «Объяснил!» – подумала я и решила больше не спрашивать ничего на эту тему, поняв, что другого ответа не получу. Загадка осталась для меня тогда загадкой.

 С раннего детства папа много читал мне, и не что-нибудь, а древнеиндийский эпос – «Махабхарату» и «Рамаяну». Я часами с интересом слушала рассказы про битвы обезьян, их царя Ханумана, прекрасную царевну Ситу и царевича Раму, про чудищ ракшасов и многое другое. Иногда папа задумывался, поднимал свои очки кверху и надолго замолкал… Я честно выжидала несколько минут и потом начинала трясти его: «Пап, папа! А что дальше?» Папа испуганно встряхивался и как будто возвращался в нашу реальность из своих мыслей, а спустя некоторое время ситуация опять повторялась. 

Характером я похожа на папу, поэтому иногда в споре я была в детстве непримирима, за что мне часто попадало: рука у папы была очень тяжелая!.. После папа очень раскаивался, поскольку по темпераменту он был холериком и мог взорваться, но потом быстро отходил и сам просил прощения за то, что был неправ. 

Мне вообще часто по жизни попадало от родителей, я была старшая в семье, и ответственность часто была за многое на мне. Когда я подросла, в нашей семье родилась моя любимая сестренка Лейсан, которую я очень ждала! 

Папа очень любил детей, не только нас, но вообще. Он мог часто просто начать помогать какому-нибудь соседскому ребенку в чем-то. У НЕГО БЫЛ ДАР: ОН УМЕЛ БЫТЬ ДРУГОМ!

 Часто, проходя из одной комнаты в другую в перерыве между работой, он, увидев нас с Лейсан, вдруг останавливался, менял свой маршрут, заходил к нам в комнату, расплывался в широкой улыбке со словами: «Мои девочки!», обнимал нас и потом шествовал дальше. Он мог часами играть с сестренкой в «поддавки», и каждый раз, когда Лейсан выигрывала (а выигрывала она постоянно!), наша квартира оглашалась истошным папиным криком: «Урррааа! Лейсан опять выиграла!» 

Что касается проявлений любви, их у папы было всегда много: он постоянно нас обнимал, говорил, что очень нас любит. И это были не пустые слова. Мы знали: если что, папа всегда нас может защитить и в обиду никогда не даст. 

На улице, если возникала ситуация с уличными хулиганами, разговор папы тоже был коротким: он просто снимал очки, разворачивался и разбирался уже не словами. ОН НЕ БЫЛ РАФИНИРОВАННЫМ МУЗЫКАНТОМ, НЕСПОСОБНЫМ ПОСТОЯТЬ ЗА СЕБЯ И СВОИХ БЛИЗКИХ, ОН БЫЛ НАСТОЯЩИМ МУЖЧИНОЙ!

 Когда я стала уже старше, я очень любила приходить к папе с просьбой послушать мою программу. Папа садился, слушал и потом досконально разбирал со мной произведение, но не как исполнитель, а как композитор. Он рассказывал, что хотел сказать автор в том или ином месте, и делал очень интересные замечания по существу. 

В детстве и впоследствии я была всегда очень благодарным первым слушателем произведений папы, он всегда с удовольствием показывал свою музыку и потом спрашивал меня, как мне это все. Иногда мне, совсем еще маленькой девочке, что-то казалось, и я начинала говорить об этом, чего мне не хватает здесь. Для меня было самым поразительным то, что папа всегда очень внимательно слушал меня, а потом всегда (!) переделывал свою музыку и опять показывал мне. Казалось бы, я маленький ребенок и кто я вообще? Но нет, мои замечания всегда рассматривались и учитывались – удивительно! 

Сейчас я часто вспоминаю шутки папы и как любил иногда подтрунивать над своими друзьями или коллегами. Например, он, когда стал доцентом, любил повторять загадку, чем отличается доцент от дОцента? И рассказывал, что дОцент ходит с пОртфелем, а доцЕнт – с портфЕлем. 

Вспоминаю, как он любил заниматься со своими учениками и как часто ученики бывали у нас дома. Папа часами слушал с ними музыку и анализировал музыкальный материал. 

Много было доброго и светлого, и, конечно, воспоминания эти греют душу! 

Я ВЕЗУЧАЯ
 Вспоминает ЛЕЙСАН ШАРИФУЛЛИНА:
 Одно из первых моих детских воспоминаний: папа укачивает меня перед сном. Я лежу у него на руках, пока он медленно ходит со мной по комнате, и наблюдаю, как проплывают мимо знакомые предметы мебели: диван, телевизор, фортепиано... Потом смотрю вниз – до пола далеко, и мне становится от этого жутковато. «А вдруг уронит?» – мелькает мысль. «Не уронит. Папа сильный», – отвечаю сама себе и проваливаюсь в сон.
 
Когда папа был дома, я всегда чувствовала себя спокойно и уютно. Пробегая по коридору, я видела, как он сидит за письменным столом, склонившись над нотами – писал ли он музыку, переписывал ли готовые партитуры или расшифровывал записи народных песен. Мне нравился большой магнитофон и круглые катушки с лентами, на которых бабушки забавными, слишком высокими в записи голосами выводили старинные напевы. Но ещё больше мне нравилось, когда папа сочинял. Он всегда делал это за столом, а не за фортепиано, потому что «композиторы слышат музыку внутри». Я подходила сзади и через плечо заглядывала в ноты: много мелких строчек, и это умение слышать внутри себя целый оркестр казалось мне какой-то сверхспособностью, как у супергероев.

 СВЕРХСПОСОБНОСТЕЙ У ПАПЫ БЫЛО МНОГО. Он помнил наизусть невероятное количество музыки. Сколько раз я приходила к нему, напевая какой-нибудь застрявший в голове мотив: «Не помнишь, откуда это?» – «Это вторая часть «Неоконченной симфонии» Шуберта». 

Сервисов для распознавания музыки тогда ещё не существовало, да и им папа с лёгкостью дал бы фору, угадывая произведения буквально с трёх нот. Или, наоборот, мог что-нибудь напеть по моей просьбе – хоть славильный хор из «Ивана Сусанина», хоть первую сонату Прокофьева. А сколько народной музыки хранилось у папы в голове! Целые стопки магнитофонных катушек – записи, которые он привозил из фольклорных экспедиций – и всё это он расшифровывал, записывал нотами, все эти напевы помнил. 

Помнил он и множество интересных или забавных эпизодов из своего детства. Это называлось у нас «случаи». «Папа, расскажи случай!» И он, выросший в небольшом посёлке в Туркменистане, рассказывал мне совершенно удивительные для городского ребёнка истории, например про пустыню, где живут маленькие, но опасные пауки каракурты и огромные ящерицы вараны – настолько большие, что могут напасть на человека, про живущих там же, в пустыне, милых тушканчиков и джейранов, про домик на дереве, который папа построил вместе с братом, про катание на ишаках, купание в арыках и охоту за иглами дикобразов. И про то, как В ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ СЛУЧАЙНО УСЛЫШАЛ ПО РАДИО УВЕРТЮРУ К ОПЕРЕ «ТАНГЕЙЗЕР» ВАГНЕРА И БЫЛ  НАСТОЛЬКО ПОТРЯСЁН ЭТИМ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ, ЧТО В ТОТ МОМЕНТ ТВЁРДО РЕШИЛ, ЧТО ХОЧЕТ СТАТЬ МУЗЫКАНТОМ.

И ведь всё у него получилось. Талант, упорство, трудолюбие, прекрасная память и абсолютный слух (ещё одна сверхспособность, которую унаследовали от папы мы с сестрой) – всё это помогло ему проделать тот огромный путь от мальчика, который, смущаясь, попросил родителей купить ему баян, до известного композитора. А встреча с древними татарскими мелодиями в исполнении его бабушки Халимы Алимджановны Каримовой произвела на папу едва ли не большее впечатление, чем в своё время музыка Вагнера, и навсегда определила его творческий путь, связав судьбу будущего композитора с татарским фольклором. Учась в консерватории, ОН КАЖДЫЙ ГОД ВО ВРЕМЯ ЛЕТНИХ КАНИКУЛ ЕЗДИЛ В ФОЛЬКЛОРНЫЕ ЭКСПЕДИЦИИ, С КАЖДОЙ ПОЕЗДКОЙ ОТКРЫВАЯ ДЛЯ СЕБЯ СОВЕРШЕННО НОВЫЙ И НЕЗНАКОМЫЙ МИР ПОДЛИННОЙ НАРОДНОЙ МУЗЫКИ. «И именно тогда я наконец-то понял – вот она, моя настоящая консерватория, где я должен и даже обязан научиться музыкальному языку, на котором изъясняется мой родной народ, на котором он думает, мечтает, тоскует, скорбит, повествует, шутит и веселится…», – писал он.

Часто папа вставал на рассвете, чтобы сочинять музыку в тишине, пока все спят. А днём, если никуда не нужно было идти, ложился вздремнуть. Он вообще легко засыпал и легко просыпался – ещё одна сверхспособность. Зная это, я, уже на последних курсах училища, иногда будила папу, чтобы спросить совета, когда решала задачи по инструментовке: «Прости, пожалуйста, что разбудила, я не могу никак понять, это кларнет тут должен быть в седьмом такте или гобой?». Папа никогда не ругался, что его сон тревожат по таким поводам: НЕВОЗМУТИМО ИСКАЛ ОЧКИ, НЕСКОЛЬКО МГНОВЕНИЙ ВГЛЯДЫВАЛСЯ В ЗАДАЧУ, РЕЗЮМИРОВАЛ: «ГОБОЙ», – И ТУТ ЖЕ СНОВА ЗАСЫПАЛ. И ни разу не ошибся с решением, даже спросонья – тоже сверхспособность! С задачами по гармонии, правда, не помогал. Эта почётная, но тяжёлая обязанность доставалась маме: с гармонией у нас в семье лучше всех ладила она. Зато безропотно проверял мои полифонические экзерсисы, а когда я расстроилась из-за тройки по гармонии, утешил меня, сказав, что классическая гармония ему мало помогла при работе с татарским фольклором, а вот полифония очень пригодилась. 

Помню, однажды я пожаловалась папе, что одноголосные диктанты по сольфеджио в начальных классах я щёлкала как орешки, а с двух- и трёхголосными диктантами до сих пор не могу справиться: путаю голоса, могу верхний голос написать в нижнем регистре – тоже мне абсолютный слух! Папа развёл руками: «Кызым, ну что ты хочешь, у татар никогда не было многоголосия, только монодия. У тебя мелодический слух, не гармонический». Как ни странно, от мысли об этом мне стало спокойнее. Уж кому, как не папе, верить: «классик татарской хоровой музыки», он годами брал за основу монодийные по своей сути, рассчитанные на сольное исполнение мелодии и делал из них хоровые, многоголосные произведения, преодолевая сопротивление материала, к каждому напеву ища нужный подход. Вот что сам папа писал о татарском фольклоре: «Эти мелодии построены по каким-то другим, древним законам и канонам, а традиционная европейская гармония выглядит при гармонизации этих мелодий довольно странной и чужеродной, словно одежда с чужого плеча». И он искал, пробовал разные гармонические средства, применял полифонические и фактурные приемы, методом проб и ошибок подбирая нужные инструменты – бережно, тактично, с любовью, чтобы старинный напев, привыкший к одиночеству, в окружении других голосов вдруг засиял ещё ярче.

Так же получалось и в жизни: папа, в целом немногословный, мог подобрать нужные слова, чтобы утешить или ободрить нас. И иногда проявлял чудеса такта. 

Когда я была маленькой, мы с папой каждый день во что-нибудь играли – в домино, в лото, в шашки, в разные настольные игры... Но я очень сильно расстраивалась, когда проигрывала. Нет, не плакала, но грустнела и теряла интерес к игре. И тогда папа стал мне поддаваться и специально проигрывать. Я помню этот момент: выиграв несколько раз подряд, я почуяла какой-то подвох и спросила: «Пап, а почему я всё время выигрываю?». На что он, глазом не моргнув, ответил: «Это потому что ты везучая!». 

И я поверила. Когда я подросла, папа, конечно, перестал поддаваться, но у меня в голове чётко отпечаталось, что я везучая, я выросла с этим ощущением. Вытянуть счастливый билет на экзамене или успеть куда-то в последний момент: «Ну да, я же везучая». 

Много лет спустя, уже учась в университете, я вдруг вспомнила этот диалог. И только тогда догадалась, что это не я «везучая», а просто папа мне подыгрывал... И МЕНЯ С ГОЛОВЫ ДО НОГ ЗАХЛЕСТНУЛО ТЁПЛОЙ ВОЛНОЙ БЛАГОДАРНОСТИ: ПАПА ПОСТУПИЛ НЕ ТОЛЬКО ОЧЕНЬ БЛАГОРОДНО, КАК И ПОЛОЖЕНО НАСТОЯЩЕМУ СУПЕРГЕРОЮ, НО И ОЧЕНЬ… ПРАВИЛЬНО. Зная меня, мой характер, он не ринулся «учить ребёнка проигрывать» (не сработало бы в том возрасте), а нащупал верный подход – совсем как с мелодиями. 

И я, конечно, везучая. Не всем так повезло с родителями.