Печально я гляжу на это поколенье

Для многих татарстанцев период в истории нашей Родины, под названием «ТАССР», имеет одну, но яркую ассоциацию. У неё и название есть – счастливые детство и юность (она же молодость). Это сегодня молодежь уже с 17 лет, как правило, загружена взрослыми проблемами, главные из которых не найти себя, а как выбрать правильную, с точки зрения зарплаты, профессию и как не пополнить ряды безработных. До развала СССР жизнь молодых тоже была не из легких. Но мало того, что проблемы были другого качества, радость в жизни тоже была настоящая. Не путать радость с банальным весельем.

«Радостным шагом с песней веселой…»

Конечно, детство и юность – это беззаботность, веселье, дружба навек, грандиозные планы на жизнь. Так было и так есть.

Вот мои детство и юность прошли под пионерскими и комсомольскими знамёнами. Со всеми вытекающими: ячейками, собраниями, порицаниями и поощрениями «за активную позицию и участие в общественной работе».

Если всё это перевести на понятный язык, то моя жизнь в то время, «когда трава была зеленее», протекала в сплошной занятости. До такой степени, что, для того чтобы просто погулять по улицам, надо было найти время в плотном графике. Мы то собирали металлолом с макулатурой, то бежали к одинокой бабушке мыть полы – тимуровцы же! – то оставались после уроков готовиться к смотру агитбригад.  А ещё музыкалки, художки, спортивные секции – у кого что. Нас, пионеров и комсомольцев, развивали всесторонне. Пусть и под стягами с портретом Ленина.

Мы оставались после уроков для того, чтобы отдежурить и вымыть огромный класс или спортзал. И никому в голову не приходило, что это эксплуатация детского труда. Всех всё устраивало. Это называлось просто: трудовое воспитание. И какой личности это помешало развиваться?

А ещё   мы с упоением играли в военно-патриотическую игру «Зарница».

Над нашей 126-й школой шефствовали курсанты Казанского военного артиллерийского училища, вместо которого сегодня выстроен ЖК и усердно возводится торговый комплекс, а курсанты куда-то изгнаны. Будущие артиллеристы и были на этой игре нашими командирами.

Я до сих пор на «отлично» разбираю-собираю Калашников, знаю, как надо себя вести при команде «Вспышка справа!», как правильно метать гранату.  И знаю, что «раненых» бросать нельзя: подвернувших на кроссе ногу девчонок мы всем классом тащили на себе несколько километров – дистанцию, отведённую для пробега в рамках игры. А когда на финиш приползла не покалеченная, а просто не вынесшая тягот многокилометрового пробега по заснеженным берегам Казанки девочка, то командирам долго пришлось утешать рыдающего «бойца». А рыдала я потому, что «вот, я комсорг, а так подвела клаааас! Пришла последней!!!» Соревнования-то ведь были на время!

Критики СССР всё время вспоминают пустые полки в магазинах. И талоны. Да, правда. Мои детство и юность можно назвать талонными. Я даже помню норму на мясо в советской Казани – 700 г на человека в месяц. Семьи выживали как-то, но было туго.

Но никто ни разу не сказал одной важной вещи: мы жили совсем не животом. Мы просто жили. Интересно. Ярко. С целью и реальными мечтами. И мы не страдали от недостатка еды. Нам просто нужно было не быть голодными. И никто не парился, что не ест бутерброды с икрой. Еда не была чем-то сверхзначимым.

Например, в нашем школьном буфете было два коронных блюда, за которыми школьники бились в очереди. Это молочные коржики по четыре копейки за штуку и «кошачьи» котлеты по шесть. Кто и когда назвал эти котлеты «кошачьими», не известно, но до сих пор я их помню: они состояли из жил и жира, имели жуткий вид, были прожарены до черноты. Одна котлетка укладывалась на полкуска черного хлеба. Но они были просто убийственно вкусными: их ели в компании, которая, не боясь отравиться (и что это никто не травился в те голодные времена?), жевала добытые «кошатники», хохоча при этом до колик в животе.

Ну, а молочные коржики – вообще гастрономическая поэма. Таких теперь не делают.

Нам во времена ТАССР было вкусно, неголодно, весело. Кто бы что сейчас ни говорил.

И, кстати, да – трава тогда была, действительно, зеленее. Воспоминания о счастливом детстве здесь ни при чём – банальная экология.

«Не расстанусь с комсомолом – буду вечно молодым!»

Ещё совсем недавно над пионерией и комсомолом принято было смеяться – едко, громко, хором. И что? В России совсем недавно обсуждали на самом высоком уровне, как и под каким соусом возродить пионерию. Не очередную детско-юношескую невнятную организацию (президент России, который вел то совещание, ещё и недоумевал про «Движение первых»: а что это за первые? А куда они двигаются?) А именно пионерию, причём, хоть пока всё ещё и отрицают в стране идеологию, но, похоже, будут к ней потихоньку возвращаться. Иначе та же пионерия теряет весь свой смысл. Пионер он ведь кто? Тот, кто всегда за правое дело, кто «радостным шагом с песней весёлой выступает за комсомолом».

Как бы ни смеялись обличители идеологических организаций, те, кто в них состоял, меньше всего думали, что они жертвы идеологии. Мы жили насыщенно и интересно, потому что государство нам организовывало не только занятость, но и досуг. И этот досуг тоже был со смыслом, целями и задачами.

Не стоит думать, что наша молодость проходила в бесконечных собраниях, где мы массово читали «Капитал» Маркса или произведения Ленина. Или под чутким руководством какого-нибудь Швондера самозабвенно хором завывали «Суровые годы уходят борьбы за свободу страны, за ними другие приходят — они будут тоже трудны».

Мы всей школой ходили на такие фильмы, как «А завтра была война» или «Вам и не снилось», после которых до хрипоты спорили о том, кто кого по-настоящему любил, а кто банальный предатель. Кто жил и умер честно, а кто как был приспособленцем, так им и остался. И что ему, приспособленцу, всю жизнь светит общественное презрение.

Мы с азартом готовились к конкурсу агитбригад, выбирая песню и выстраивая хор, чтобы каждый в зале не содрогнулся от такой разноголосицы, а проникся чистотой, искренностью произведения и настоящей верой исполнителей в звучащие слова тех. И наградой за победу в таких вот конкурсах были поездки – чаще всего в близкий Ульяновск. Но могли, как особо отличившихся, отправить и на родину революции – в Ленинград.

А когда наша классуха нас «предала» (перед самой поездкой на зимние каникулы в тот жеЛенинград вдруг «заболела» и все наши планы рухнули в пять секунд), мы всем классом ей устроили бойкот: просто не разговаривали с ней ровно полгода, до экзаменов. И на выпускном вечере никто к ней не подошЕл ни с благодарностью «за всё», ни с прощальным букетиком. Говорят, она плакала от обиды. Но мы были вот такими: она нас подвела, а потому час расплаты пробил…

«Парня в горы тяни, рискни»

Но это всё «школьные годы чудесные». Университет тоже был в радость. И та же картошка, на которую нас отправили сразу же после поступления, на первом курсе, не была тем самым адом, который принято рисовать сегодня. Причём пишут об этом «ужасе» как раз те, кто от картошки отлынивал. У нас тоже были такие: как-то оперативно состряпали себе всяких справок о недомоганиях. Но их только жалеть и остаётся: прошло тааак много лет, а я до сих пор помню и эту самую дальнюю деревню Высокогорского района, и бесконечные макароны три раза в день, и слипшиеся конфетки в местном сельмаге. И, конечно, то, как мы ездили в город помыться: на тракторах до ж/д станции, в кузовах грузовиков. И все время нам было весело, ничего не раздражало, не мешало жить и радоваться жизни.

Нынешнюю молодежь мне искренне жаль. Потому, что современные молодые люди с таких ранних лет отягощены заботами, которые в моем поколении если и накрывали, то уже состоявшихся взрослых людей.

Квартирный вопрос, безусловно, и тогда мучил почти всех, но ведь квартиры получали бесплатно. А самое главное, что у нас не было неуверенности в завтрашнем дне. Ах, какие затёртые слова, да? И сколько же в них смысла.

А ведь именно это спокойствие за своё завтра позволяло нам мечтать о высоком, заставляло становиться лучше и физически, и нравственно (пардон за пафос), потому что мы хотели не тупо выжить, а жить со смыслом. Чего-то значимого достичь. Чтобы жизнь не проесть, а прожить.

Мы всегда ЗНАЛИ, что у нас будет работа с конкретной зарплатой. Мы всегда ЗНАЛИ, что государству мы нужны. Мы всегда ЗНАЛИ, что у нас медицина по-настоящему бесплатная. И если кто-то сегодня ухмыляется по поводу качества той самой бесплатной медицины, то, не собираясь спорить, просто спрошу в ответ: почему в то время было так мало тяжело больных людей? Почему в больнице не требовали приносить с собой бинты и шприцы? Почему мы доверяли врачам, а не боялись их? Почему невозможно было представить, что к больному не подойдут, пока внимание медперсонала не будет проплачено? И таких почему у меня наберётся с десяток.

В наше время не было не просто такого слова, а самого понятия - «троллить». Ну, говоря по-русски, издеваться, зло – именно зло – шутить. Мы самоутверждались по-другому, а не за счет слабых и униженных. Мы умели беречь чувства друг друга и по-настоящему поддерживать в трудную минуту. В нашем том мире всё было понятно: кто кому друг, а кто враг. И, заметьте, сегодня нет ни одной песни или стихов про дружбу! Про любовь, про шмот, Майами и «майбах» есть. А про дружбу нет. Знаменитые стихи Высоцкого «Песня о друге» - это про нас, из ХХ века:

Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а — так;
Если сразу не разберёшь,
Плох он или хорош, —
Парня в горы тяни — рискни!
Не бросай одного его:
Пусть он в связке в одной с тобой —
Там поймёшь, кто такой…

Почему же сегодня, в такое свободное для самовыражения, для любого творчества время нет вот таких вот стихов и песен? Может, потому что уже не понятны и такие чувства, и такие слова: «если шёл он с тобой, как в бой, на вершине стоял хмельной, значит, как на себя самого, положись на него!»

Слегка перефразирую знаменитую строчку Лермонтова: «Печально я гляжу на это (в оригинале – наше) поколенье! Его грядущее — иль пусто, иль темно».

Наверное, кто-то фыркнет в ответ. Имеет право. Но вот как-то напрашивается.