ПЕРЕДНИЙ КРАЙ В СЕРДЦЕ

Сегодня мы, к счастью, о войне мы знаем преимущественно понаслышке – из книг, фильмов. Однако повезло тем, кому довелось побеседовать о войне с ветеранами, героями, чьи звания не имеют срока давности. Мало кто сможет мне возразить, если я скажу, что они поистине удивительное поколение, на молодые плечи которого легло тяжелое бремя жестокости, смерти, потерь и страданий. 

Образ ветерана Великой Отечественной войны настолько легендарен, что нам порой даже трудно представить этих пожилых людей, ряды которых, к великому сожалению, редеют с каждым годом, такими же тогда молодыми, как и мы теперь. Они любили и хотели быть любимыми, смеялись, радовались, верили в счастливое будущее. Всё рухнуло в один день – 22 июня 1941 года. Отныне началась пора пробирающей до ужаса мысли о скорой разлуке с братьями, сыновьями, мужьями, и исход никому не известен... По исполнении моему прадеду Нигмату Абдулловичу Абдуллину в 1943 году 18 лет он, как и многие его сверстники, добровольцем отправился на фронт. Прощаясь с семьей и своей невестой, моей прабабушкой Кадрий Хабибулловной, прадедушка назначил своим заместителем, старшим в доме мужчиной, своего двенадцатилетнего брата Рашида. Тогда Нигмат, как и многие в стране, полагал, что война скоро закончится, но все оказалось иначе. Более полугода его семье будет суждено находиться в неизвестности о завтрашнем дне и судьбе его младшего брата, молодой невестки и поникших от горя родителей, и единственной тоненькой ниточкой их связи с Нигматом окажутся не столь частые, как планировал прадедушка, фронтовые письма и открытки. Первую Нигмат Абдуллович начал писать сразу же, как только его эшелон тронулся от платформы Юдино:

15.02.1943. «Ну вот и всё, семья, помчались. Какие заснеженные ёлочки близ Обсерватории, какие крупные хлопья падают со светлейшего небосвода, какие белые, чистые пейзажи мелькают... В такие моменты невольно так и начинаешь задумываться о скрытом смысле таких обстоятельств — неужели мы действительно, рассекая средь такой ясной природной благодати, кажется даже не представляющей, что творится далече, в сотни километрах, мчимся навстречу самым кровавым и страшным событиям наших судеб: невосполнимым потерям будущих товарищей, смерти настоящих друзей... А может, и нашей собственной... Рашид, пожалуйста, помогай матери и Кадрие, навещай отца в госпитале, палату ты помнишь, перед моим отъездом вместе ходили. Не забывай, что ты отныне старший в доме. Позаботься и о младших наших пятерых братьях. Я вас всех крепко целую и обнимаю. Нигмат».

При всей своей любви к дорогому старшему брату и лучшему другу Рашид сочинял ответные письма с трудом и порой покороче — не до этого было старшему мужчине в семье. Нигмат в своём фронтовом далёко прекрасно понимал, как было тяжело голодному пятикласснику в нетопленном доме вечерами корпеть с пером и чернильницей. По воспоминаниям прабабушки, весной изголодавшиеся за зиму казанцы массово сажали огороды, раскопали под них дворы, парки, клумбы, пустыри, а жители прибрежных улиц осваивали пойму реки Казанки. Как-то раз, получив сначала очередное письмо от Нигмата, Рашид и Кадрия сходили на рынок, где купили для посадки картофельные очистки, но не удержались и, придя домой, сварили вместе с собранным накануне щавелем и крапивой и мигом съели, раскрывая очередное письмо-треугольничек от Нигмата:

04.05.1943. «Рашид! Как отец? Я надеюсь, ты навещаешь его с такой же частотой, как и обещал? Как проходит ваша огородная кампания? Маму от работы, я думаю, вы с Кадрией освободите, она и так сильно устаёт. Помогаешь ли ты ей с братишками? Эх, если бы я был с вами, мы такой бы огородище устроили, что пришлось бы картошку копать до снега. Но я надеюсь, что и без меня вы много сделаете – ты парень крепенький, да и Кадрия моя не белоручка, и я уже, хоть и стыдно мне будет, приеду к готовому. Целую и обнимаю, Нигмат».

Семья прадедушки в Казани смутно догадывалась о его фронтовых делах, ведь в его открытках и письмах были лишь дозволенные цензурой сведения. Однако одно, главное, родные знали точно: Нигмат на фронте, он воюет и постоянно занят, ему очень трудно. Хотя Кадрия исправно отсылала мужу письма, непросто было браться за перо: цензура не позволяла жаловаться на трудности, а то и изымала письма. Сообщать Нигмату об их тыловом житье-бытье, о давно закончившихся заготовленных мужем перед уходом на фронт дровах, жаловаться на трудности, на разбитое окно в спальне братишек и матери? Зачем? В письмах мужу она хвалила его, говорила, что гордится им, благодарила и вспоминала былые счастливые дни и шутила. Нигмат же всё понимал:

25.08.1943. «Рашид, расскажи про вашу жизнь, как вы? Главное, опиши, как живет мама – она почти ничего о себе не пишет. Как е здоровье, много ли работает? Выписали ли отца из госпиталя? О нем тоже ни вести от тебя. Обязательно в своём ответном письме доложи мне обо всем. Кадрия писала мне о твоей ответственности — как я тобой горжусь! Мне, правда, доставляет много радости и сил всякое известие о том, что ты, как настоящий мужчина, стараешься заботиться о всей семье, то есть ведёшь себя так, как и должен себя вести старший в доме! Запомни, что для дружной семьи, члены которой любят и уважают друг друга, никакие невзгоды не страшны. Верь: настанет день Великой Победы! День, когда я вернусь, день, когда мы снова счастливо заживем как следует. Вот тогда ты с удовольствием будешь вспоминать свою работу в качестве главы дома, позабыв как страшный сон все трудности, с какими вы сталкиваетесь каждый день – чувствует мое сердце, как вам несладко там без меня, моя дорогая семья! За меня не переживайте. Мысли о вас греют мою душу и с каждым днём все больше дают мне сил продолжить эту Священную войну... Как же я вас всех люблю и скучаю. Крепко обнимаю, Нигмат».

В одно из своих последующих писем прадедушка положил бережно завёрнутую в несколько бумажек свою фотографию, сделанную незадолго до его первого серьезного боя под Калиновым. Эта фотография очень многое значила для прабабушки, ведь здесь он ещё не был серьезно ранен в горло, получив пулю в ходе этой битвы 7 октября 1943 года. Несмотря на решение дедушки продолжить служить Родине даже при открытом разрезе горла, ему было отказано, и его отправили в Казань в конце октября 1943 года. Так закончилась его военная история, о тяжёлых событиях которой мне, к сожалению, не довелось услышать вживую и из его собственных уст: Нигмат Абдуллович умер в 1980 году.

Незадолго до смерти прабабушки в 2010 году однажды вечером мы с ней рассматривали е старые альбомы, и она поделилась со мной своими впечатлениями о всех фронтовых фотографиях, которые подкладывал в письма и открытки прадедушка. Мне навсегда запомнились е слова об одной из таких фотографий, где Нигмат был вместе с двумя фронтовыми товарищами:

 «Когда мы получили эту фотографию далёкой осенью 1943 года, я среди товарищей Нигмата по службе сначала не сразу узнала собственного мужа: вечно жизнерадостные, добрые и, как обычно говорят, «горящие» любовью к жизни глаза Нигмата обрели суровый, печальный, пустой усталый взгляд, полный горечи от всего пережитого. Казалось, что всё его лицо, прежде всем своим видом и мягкостью черт показывающее его добродушие, теперь будто обрело черты острые и угловатые. Знаешь, однажды Нигмат, присев ко мне на диван, неожиданно начал вспоминать военные события, о которых никогда ранее не рассказывал и не писал в письмах. В конце своих воспоминаний, помолчав некоторое время и подойдя к окну, он серьезным, тихим и спокойным голосом начал говорить: «Священная война уже далеко в прошлом. Многое о ней должно стереться временем, забыться. Но жестокие баталии тех лет не забываются. Наш передний край борьбы проходил не только через траншеи, окопы, минные поля, он проходил и через наши сердца. Время многое лечит, но раны, нанесённые войной, оставили в душе слишком глубокие рубцы. Война все ещё с нами, мне она снится до сих пор. Страшная, кошмарная... Эх, что ж ты сделала, подлая! Как нелегко досталась нам Победа!»

фото из архива автора