ПРОЩАНИЕ С ЭПОХОЙ

Екатерина Ивановна Толчёнова (я называла её бабулей Катей), мама прославленного джазмена Алексея Козлова, моего дяди (его жена Ляля — родная сестра моего отца, дочь писателя Абдурахмана Абсалямова), всю жизнь вела «Книгу жизни». Мы часто бывали у них в гостях (и сейчас, конечно, тоже, но Екатерины Ивановны, прожившей сто лет и ушедшей на сто первом, уже нет), и я очень любила слушать истории из её фантастической жизни, которыми она щедро делилась со мной. Счастливое детство в дореволюционные годы («радость в брюшке»!), Первая мировая, революция, «похороны» куклы, детская колония, а потом — музыка, музыка! 

Екатерины Ивановны не стало в 2007 году, а некоторое время назад дядя Лёша передал мне её записи — где-то разрозненные, где-то сбивчивые, а где-то, наоборот, очень подробные, чтобы я собрала их в книгу. В 2015 году книга «Долгий век Кати Толченовой» вышла в свет, а сегодня мне бы хотелось познакомить вас, дорогие читатели с некоторыми, особенно острыми эпизодами –  из биографии юной Кати и всей страны.

...Какие это были хорошие годы, годы детства! У меня часто была, как я говорила, «радость в брюшке» – и тогда всё вокруг светилось особым светом. 

Мама работала в Московском университете на Моховой и там на третьем этаже имела «казённую квартиру». Самое раннее детство, лет до четырёх-пяти, я провела у дедушки. У меня была няня Настя, хорошая, добрая женщина. Она и потом жила в нашей семье и растила меня до семи лет. Потом она уехала к себе в деревню, и я долго скучала по ней. У меня сохранилась её карточка... Позже появилась Надя, молодая девушка 18 лет, которая прожила у нас лет шесть, мы с ней были большие друзья. После она вышла замуж и уехала в город Плавск Тульской области, где я потом три раза гостила. 

Наша квартирка в то время была небольшая – из трёх комнат, чистая и очень уютная. У меня была маленькая комната, в которой находился специальный уголок с полочками для игрушек. Его устроил мой папа. Игрушек было много. Я относилась к ним бережно и любила порядок, к этому приучал меня отец. Этот навык остался со мной на всю жизнь. В квартире на Моховой я впервые испытала сильные болевые ощущения – я бросила в печку легко воспламеняющуюся куклу из целлулоида. Вспыхнув, она обожгла мне пальчики до волдырей... 

Помню, как упала с каталки, на которой любила сильно раскачиваться, – и в конце концов перевернулась вместе с ней. Главным образом, это был испуг, и не столько мой, сколько родителей и няни. Я была наказана, поставлена в угол… 

Вскоре мама перестала работать, а отец пел в оперном театре Зимина и у Данилина, а ещё – у Юхова в церковном хоре. Кроме того, он занимался делами по дому: когда мне было четыре, дедушка (отец Иоанн Полканов, протоирей Успенского собора Московского Кремля - АА) подарил нам десятиквартирный дом в Первом Самотечном переулке. Тогда ни в нём, ни в соседних домах не было ни водопровода, ни электрики, ни канализации. Жили при свечах и керосиновой лампе... Ночью освещались лампадками или одной лампадой, поставленной в медный таз с песком. Туалет был с выгребной ямой. Водапродавалась вёдрами. Её развозил водовоз в бочках на телеге... 

Квартира наша, из трёх комнат, находилась на втором этаже. В ней было очень чисто и уютно. В маленькой комнате располагалась детская, рядом спальня родителей и затем гостиная-столовая. В семье у нас было необыкновенно хорошо. Двор был большой, с тремя палисадниками, в нём много зелени и цветов. При доме жил дворник в особом домике, он назывался «сторожка». Двор мне казался огромным, в нём росли тополя, и их запах, цветение, пух я до сих пор люблю. А ещё – с самого раннего детства – дождь и время после дождя. Запах мокрых тополиных листьев…

 У меня были подружки – Нюра и Вера Павловские. Мы играли в весёлые игры – прятки, салочки, скакалки, прыгалки. И, конечно же, в куклы. Во дворе был курятник. Отец держал породистых кур, а иногда и гусей, которых я панически боялась. Они вытягивали шеи, шипели и наступали на меня. Потом их съели и больше гусей не заводили. Помню, как курица сидела в решете в прихожей, а под ней – жёлтенькие цыплята. Их кормили мелко-мелко изрубленным крутым яичком. Некоторое время они жили у нас в прихожей. Каждую неделю мы ходили в баню, она была на Самотечной площади. Пока я была маленькой, в баню ходила с мамой – это было большое удовольствие. Мне не нравилось только, когда мама мыла мне голову... Волосы у меня всегда были густые и длинные, и промывать их было трудно. За моими волосами ухаживал папа. Он каждый месяц подравнивал их особыми ножницами – и от этого они хорошо росли. В кожу головы втирали касторку... Папа любил заплетать мне косы.

Я хорошо помню прогулки с няней Настей в Александровском саду, особенно грот, рядом с которым я любила играть, прогулки в Кремль, его зелёный откос, красочные гулянья на Красной площади в Вербное воскресенье. Сколько накупали мне игрушек: шары, тёщины языки, чёртиков в пробирке, яркие бумажные цветы и бабочки! Однажды я увидела воздушный шар с корзиной, который медленно плыл над Красной площадью. Это было удивительно! Помню Иверские ворота и часовню Иверской Божьей матери, куда меня водили молиться и ставить свечку перед иконой. Помню приезд к нам дедушки, которого я очень любила. Как замечательно было сидеть у него на коленях! Он был очень ласков, от него всегда исходили доброта и какой-то особый аромат чистоты и свежести. Дедушка всегда казался мне необыкновенно красивым и величественным. Он приносил мне, как тогда говорили, «гостинцы» – это были апельсины, яблоки и необыкновенные груши. Мне навсегда запомнилось, как я сижу у него на ручках и он кормит меня с маленькой ложечки яичком всмятку… Дедушка любил меня глубоко и нежно, и я отвечала ему тем же. 

Постепенно провели и водопровод, и канализацию, появилось электрическое освещение... Осталась только русская печка – и все приготовленные в ней блюда были очень вкусными. Ещё остался друг-самовар, который ставился два раза в день – утром и вечером, да ещё когда приходил кто-нибудь "на огонёк". Отцу не нравилось ходить в гости, но он очень любил, когда приходили к нам. Тогда сидели за чаем, вели беседы, а ещё – при гостях и без гостей – музицировали. Мама играла на фортепиано, а отец пел соло или дуэтом с мамой. У мамы было чистое сопрано с приятным тембром, у папы – центральной бас. Его проникновенное пение навсегда запечатлелось в моём сердце и повлияло на выбор моей профессии... Именно тогда, под влиянием детских впечатлений, и развивался мой музыкальный слух и вкус. Часто отец пел один, для себя, подыгрывая на фортепиано или гитаре. Он знал много романсов и народных песен... 

О, как важны в формировании человека детские впечатления! У меня всего этого было достаточно. Лет с шести-семи меня брали в Большой театр, я слушала оперы «Демоны», «Иван Сусанин», «Снегурочку», в Художественном смотрела «Синюю птицу», у Корша бывала на детских спектаклях. А домашнее чтение! Какая это прелесть – чтение вслух! Вечерами читали по очереди мама и папа, читалось с продолжением и всякий раз меня спрашивали – что было и чем окончилось в прошлый раз? Я с жаром рассказывала, после чего чтение продолжалось. Читали сказки Пушкина, братьев Гримм, сочинения Гоголя и многое другое. Сейчас всё это вытеснило радио и телевизор, а жаль – нет живого общения в семьях. Информации много, зачастую она не нужна и даже вредна, особенно для детской души... А ведь главное таинство становления человека в детском возрасте происходит в семье. Именно там закладывается фундамент... 

Вечерами я играла в театр. В детской была сцена, «публика» сидела в спальне (родители, няня), а я изображала добрую волшебницу с исчезновением, появлением, танцами, пением. Самым большим пороком в человеке мой отец считал лживость: «Потерять доверие к человеку – это страшно».

ГИМНАЗИЯ 

Вскоре меня стали готовить к поступлению в гимназию Ржевской, которая находилась на Садовой – там, где теперь театр кукол Образцова. Рядом была аптека в красном доме, позже всё это снесли. Нет и того дома, где мы жили. Все деревянные домишки прошлого века снесены, построены новые многоэтажные дома. Мне их очень жаль, эти тихие переулочки: Первая, Вторая, Третья Самотечные... И вот меня впервые привели в гимназию. Там я читала стихи и отвечала на какие-то вопросы. Меня приняли в подготовительный класс. Сшили форму – коричневое платье с высоким воротничком и два фартука – чёрный и белый. В полуподвале была столовая, на первом этаже – классы, квартира начальницы, на втором – тоже классы и актовый зал. На антресолях имели комнаты классные дамы, там же располагались и спальные комнаты для пансионерок. В гимназии я проучилась три года, с 1914-го по 1917-й… 

ВОЙНА 

...Всё закончилось тогда, летом 1914-го. Мне было семь. Каникулы. Дача! Счастье казалось таким огромным, полным: первый класс позади, впереди три месяца игр, долгих посиделок за самоваром, чтения по ролям – прямо там, в саду, среди цветов. Хозяин дачи – садовник, он учит меня разбираться во всех этих маках, гортензиях, цикламенах... Качели, гамак, площадка для крокета. Лужок – там мы играем в лапту. Родители рядом. Мне хорошо. Дачу мы снимаем каждый год – в Петровско-Разумовском, Внуково, Покровском-Стрешнево. Выезжаем в мае – поездом или на извозчике, вещи везут следом, на подводе. На этот раз дача в Хлыстове, по Казанской дороге. Нужно доехать до станции Томилино – и сразу окажешься на месте. Сейчас это почти Москва. И вдруг война. Жизнь изменилась мгновенно, сразу же. Тревога, горе, раненые, госпиталя... Мы вернулись домой. Напротив нашего дома тоже открылся госпиталь. Я смотрела в окно и видела белые халаты. Появились сёстры милосердия в косынках, с красным крестом на рукавах. Люди на костылях. Дома откуда-то взялась марля, её нужно было стирать и наматывать в рулоны. Этим мы помогали раненым. Однажды мне приснился странный и очень яркий сон: навстречу шла женщина – в слезах и вся в чёрном. Это была Россия. Стало ясно, что пережить ей придётся очень много. Обычно детям не снятся такие сны...

СЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

 И вот все почувствовали неотвратимость страшных перемен. Надвигался 1917-й год. Год революций – февральской и жестокой октябрьской. Постепенно начались перебои с хлебом. Стали появляться очереди. В гимназию я ходила уже одна… Постреливали на улицах. 

С приходом к власти большевиков у нас отобрали всё, что можно было отобрать: дом, денежные вклады, бумаги из сейфа, ценные вещи, даже пианино! Хорошо, что не успели его вывезти, и отец стал, как музыкант-певец, хлопотать,  чтобы инструмент оставили. И вот нами получена справка с текстом «временно разрешается пользоваться инструментом» (эта справка как исторический документ у меня хранится до сих пор!) К счастью, инструмент так и не вывезли. Наступил НЭП. О нас просто забыли… Но это было позже. 

А тогда – мало того, что всё отняли, так ещё и уплотнили нашу маленькую трёхкомнатную квартирку. Сделали из неё коммуналку... Сначала к нам подселили семью из деревни. Но от тифа и голода они вскоре сбежали обратно. Тогда к нам вселили одинокую женщину средних лет, почти совсем глухую. Она стали жить в моей детской комнате. Она нам не мешала, а мы не мешали ей… Зима. Холод, голод пронизывали. Мы поставили в одной из комнат железную печурку – буржуйку. Она нагревалась, коптила, но быстро остывала. Помимо холода и голода, была всеобщая вшивость, а отсюда – сыпной тиф, от голода – брюшной. Бог нас миловал – тифом мы не заразились. Жили втроём около буржуйки в одной комнате, а в другой была зимняя стужа. Родители от всего пережитого растерялись. Отец стал прихварывать. У него открылся туберкулёз... Вскоре родители начали продавать – или менять на продукты – оставшиеся вещи. Всё, что можно, – шубу отца с бобровым воротником, мои ёлочные игрушки. Дошла очередь до граммофона с чудесными пластинками. Их было около сотни! Записи Шаляпина, Неждановой, Вяльцевой, Плевицкой, Собинова, запись музыки Чайковского – настоящий клад! Всё это пошло за пуд зерна... 

Становилось всё труднее. Разруха, повальные болезни, голод и, ко всему прочему, – вши. Мыла не было... Появились карточки, по которым почти ничего не давали... Дворник исчез... Начались субботники по уборке дворов и улиц, грязь. Мама стала работать в Наркомздраве, в Учёном медицинском совете. А отец, не имея специальности, устроился там же курьером.

 
«ПОХОРОНЫ» КУКЛЫ

 У меня было много игрушек – самых разных. Среди них была и большая кукла с фарфоровой головкой, с закрывающимися глазами. Я к ней была очень привязана. Сохранилась семейная фотография, на которой кукла со мной... Постепенно мои игрушки уходили на Сухаревский рынок. И вот настал черёд куклы. Мама сказала: «Пойду на рынок – продавать твою куклу, собери её вещи». Это было ужасно! «Я тоже пойду, буду продавать её сама...» И вот мы на рынке. Я держу куклу, мама – коробку. У куклы такая красивая одежда... Люди смотрят, но никто не подходит. Наконец одна женщина (она долго-долго разглядывала куклу и все её наряды) взяла её для своей дочки. Я умоляла беречь мою любимицу. 

Это было огромное горе. Детство кончилось. Больше игрушек у меня не было... Сейчас я думаю: а нужно ли было продавать куклу? Много ли за неё получили?..