АХМЕД ЕРИКЕЙ. Фотографии былых времен

Несколько старых фотографий передо мной. Коллективных, в духе бурного времени. Впрочем, запечатленные на фото снимались явно не случайно: их объединяла дружба, и в облике каждого проступают индивидуальность и характер.

ЗАПЕЧАТЛЕННОЕ ВРЕМЯ

 Много раз я разглядывал эти довоенные фотографии. И каждый раз думал о причудливой судьбе поэта Ахмеда Ерикея, искал материалы о нем, воспоминания современников. А весной 2014 г. вместе с Альбиной Абсалямовой мы подготовили и провели в библиотеке московского Дома Асадуллаева камерный вечер, посвященный литераторам-фронтовикам – Мусе Джалилю, Абдурахману Абсалямову, Ахмету Симаеву и Ахмеду Ерикею. Так сложилось, что почти весь вечер мы говорили об их довоенной жизни, будто сами старые стены замоскворецкого дома вдохновляли искать приметы давно ушедшей эпохи. Здесь в начале 1930-х гг. активно работал знаменитый литературный кружок Мусы Джалиля. На его заседания часто заходили друзья Мусы – Махмуд Максуд, Мансур Крымов, Ахмед Файзи. Приходил к молодым кружковцам и выступал на сцене существовавшего тогда рабочего клуба  им. Ямашева и Ахмед Ерикей – уже давно москвич и всю последующую жизнь проживший в Москве, но накрепко связанный с молодой Татарской республикой. Активно печатался он в эти годы в центральных татарских газетах — «Эшче», «Игенчеләр», выходивших в Москве. Существовавшая вплоть до ликвидации РАПП Московская организация татарских пролетарских писателей сыграла важную роль в становлении татарской советской литературы.

Вместе с Мусой Джалилем Ерикей принимал деятельное участие в работе Татарской оперной студии, организованной при Московской консерватории, готовил для студийцев тексты песен и либретто опер, а также переводил на татарский язык русских поэтов, а те, в свою очередь, доносили до русского читателя голос татарского поэта. Однако переводы эти, даже выполненные искусными мастерами жанра, не передали звучания, ритма и красоты стихов Ерикея. Часто бесхитростные, близкие к народной речи, они на татарском окрашены мягкой поэтикой языка, а в переводе выглядят холодно, будто чеканная поступь рифмы. Именно на татарском стихи Ерикея живут, они обрели долголетие благодаря песням, музыке Сайдашева, Жиганова, Музафарова, Ключарева. Не случайно многие помнят ныне имя Ахмеда Ерикея как поэта-песенника, да и сам он считал песенную лирику основным своим жанром. И сейчас композиторы обращаются к творческому наследию Ахмеда Ерикея, черпая в нем лиризм и задушевность поэтических строк. 

Рядом с Ерикеем в 30-е годы – одни таланты. И энергичные люди с похожей судьбой, определенной Октябрьской революцией. После выхода первого советского художественного звукового фильма «Путевка в жизнь» в 1931 г. Джалиль и Ерикей знакомятся с прогремевшим на всю страну исполнителем роли Мустафы актером-марийцем Йываном Кырля. И тут уж Муса Джалиль не удержался удивить артиста: «А знаешь, как переводится с арабского имя Мустафа? Оно означает «избранный», ты был избран судьбой сыграть роль татарина в кино и с этим отлично справился. Это я тебе говорю, Муса, сын Мустафы Залилова…». Так завязалась их знакомство, переросшее затем в большую дружбу. В фотоальбомах Джалиля и Ерикея появятся дарственные портреты артиста. Оба татарских поэта искренне гордились этой дружбой. Они встречались с Йываном Кырлей чаще всего в Центриздате народов СССР, где размещались редакции газет и журналов на национальных языках. Муса Джалиль пригласил посетить возглавляемую им татарскую студию при Московской консерватории и свой литературный кружок. Йыван Кырля охотно рассказывал о себе: откуда родом, где учился и как получил путёвку в жизнь и киноискусство. 

Время встреч и впечатлений. Ерикей в эти годы побывал на стройках Поволжья, Урала, Сибири, плавал по Иртышу, был на строительстве Турксиба, видел рождающийся неподалеку от его родных мест Магнитогорск. В 1931 г. ЦК партии направил Ахмеда Ерикея в отдаленные районы Казахстана в качестве уполномоченного, а в 1933 г. — в Татарию редактором газеты в Чистополь. 

Там, где солнце, 
Неспешно идущее книзу, 
Озаряло отроги 
Пустынной горы,
 Где по диким степям 
Кочевали киргизы — 
Бесприютные дети 
Жестокой поры,— 
Там сегодня, 
Над глушью степной, над туманом,
Слышу грома раскаты — 
День новый настал, 
Экскаватор железным идет великаном, 
И стучит, и кричит он: 
— Добудем металл!

Ранние советские годы, как и положено времени переустройства мира, ускоряли взросление, сокращали остановки в пути, и мечты воплощались в жизнь скоро и будто бы легко. Ахмед Ерикей и родился вовремя, в 1902 г., на революционные годы пришлась его юность. Он не колебался и не искал иной судьбы – все шло закономерно и по нарастающей.

УЛЬКУНДЫ 

Родился будущий поэт зимой, когда крестьянские дома заваливало густым снегом. Родная татарская деревня Улькунды Златоустовского уезда Уфимской губернии. Ныне это Дуванский район Башкортостана, и по-татарски деревня зовется протяжно и мелодично Өлкөнде. 

В эти уральские края, где селения уютно располагаются в долинах, среди гор, покрытых еловым и пихтовым лесом, пришли в XVIII в. мишари. Освоились в непривычном ландшафте и климате, выстроили избы, начали возделывать землю. Родная деревня Ерикея и сейчас большая, а во времена его детства и вовсе выделялась в округе. Захватывающие дух виды на горы, даже в хлопотах крестьянского труда хоть на миг заставляющие насладиться красотой природы. А если еще и душа расположена к романтике, впитывает народные песни, то истоки поэтического дара Ерикея и искать не надо. 

Однако детство определило раннее сиротство, тяжкий труд батрака в хозяйстве зажиточных односельчан. Впоследствии его сын Леонард рассказывал: «В ту пору через Месягутовский кантон проходил Сибирский тракт, по которому гнали на каторгу ссыльных. Дед ушел с ними и не вернулся. Бабушка ослепла и вскоре умерла. Так отец и осиротел, будучи еще подростком. Но надо было как-то выживать, и он пошел в батраки к богатым хозяевам, пас коров да телят». 

Вскоре вышел на дорогу. 
Длинный кнут мне дал отец: 
— Вот и ты семье подмога, 
Вот и вырос наконец!

 С ранних лет Ахмед батрачил, но, несмотря на все лишения, учился в сельском мектебе при мечети, ходил за несколько верст в библиотеку, самостоятельно выучил русский язык. В деревне он слыл «первым грамотеем».

В сердце моем золотую нить, 
С детством связующую, оборву ли? 
В сердце моем я могу ль не хранить 
Память о дальнем моем ауле?

Много ль, однако, давало мне там 
Радостей это бедняцкое детство?
 Рано я принял, не по летам,
 Горе с нуждой от отца в наследство.

С первых дней установления советской власти в Башкирии семнадцатилетний Ахмед служил в Улькундинском волостном революционном комитете сначала делопроизводителем, затем секретарем. В 1920 г. вступил в комсомол. Вскоре его выбрали секретарем комсомольской ячейки в родной деревне и членом учкома комсомола. Работал он и секретарем сельской ячейки ВКП(б), а в 1925-27 гг. — народным судьей в Месягутовском кантоне, затем заведующим отделом пропаганды канткома ВКП(б).В эти же годы в Златоусте на страницах газеты «Пролетарская мысль» печатались корреспонденции комсомольца-селькора, его первые стихи.

ДРУГ МУСА 

Сын Ахмеда Ерикея пишет, что, именно работая в комсомольских органах Башкирии, его отец познакомился с Мусой Джалилем. Однако по более распространенной версии встретились два молодых поэта уже в Москве в 1927 г., когда приехали учиться в столицу. Но так или иначе дружба эта оказалась на всю жизнь: и на комсомольской работе, и в литературной деятельности. Много лет спустя Ерикей напишет в память о друге:

Мой лучший друг ушел от нас — 
Муса Джалиль, который 
Для друга в самый трудный час 
Надежной был опорой. 
С кем радость или боль, Муса,
 Теперь делить я стану? 
Чья дружба и любовь, Муса, 
Залечит эту рану?
 Она безмерно глубока.
 Твой образ не сотрется
 Из сердца моего, пока 
Оно, живое, бьется!

Дружбе этой довелось пройти и тяжелое испытание уже в послевоенные годы, когда Ерикей оказался связан с историей возвращения имени своего погибшего ближайшего друга. История эта сложна и многослойна и, видимо, еще ждет своего непредвзятого исследователя, но очевидно, что конфликт Ахмеда Ерикея с Аминой Джалиль, их ссора в коридоре Союза писателей в Москве тяжким грузом легла на сердце и повлияла на репутацию Ахмеда Фазыловича, точила душу и сократила его земную жизнь. 

В 1946 г., когда в Казань стала проникать первая информация о Мусе Джалиле, Ахмед Ерикей уже год занимал пост председателя Союза писателей ТАССР. Он обращался и к руководителю республики З.И. Муратову, и в МГБ за разъяснениями относительно судьбы Джалиля в плену и в заключении, пытался, несмотря на колоссальный риск, выяснить обстоятельства жизни своего друга после 1942 года. 16 июля 1946 г. Ерикей пишет Муратову: «Вообще, этот вопрос нужно выяснить и положить конец различным кривотолкам. Если есть сведения, опровергающие виновность Джалиля и Алиша, нужно выступить в печати, писать об их творчестве и хотя бы обиняком намекнуть, что они и в плену работали на нас. Можно писать статью вообще о писателях, погибших за дело Родины. Мы до сего времени ничего не сказали о поэте Нуре Баяне, который погиб в Австрии 23. IV-45 г. Читатель ничего о нем не знает. Неопределенность положения с писателями, бывшими в плену, создает разные сплетни и слухи. Мы очень заинтересованы в быстрейшем разрешении этого вопроса». 

Однако все стало возможным лишь в 1953 году благодаря усилиям Александра Фадеева и Константина Симонова.

Текст же обращения Ахмеда Ерикея к Зиннату Муратову известен, в постсоветское время опубликован, однако шлейф отречения от друга, обвинения в том, что он не давал хода обнародованию Моабитской тетради, принесенной в Союз писателей ТАССР бывшим военнопленным Нигматом Терегуловым, остался за Ерикеем. И хотя в известных работах Рафаэля Мустафина имя Ахмеда Ерикея напрямую не упоминалось, но привыкшие читать между строк находили упоминания о нем в негативном ключе. 

«Притупление идейной бдительности»

 Сам Ахмед Ерикей не обсуждал с близкими эти трагические перипетии. Союзом писателей он руководил в сложные для культуры годы – с 1945 по 1950. Тогда республику захлестнули идеологические кампании, вызванные партийными постановлениями. Для всей этой эпохи характерно обращение республиканских властей к постановлению ЦК ВКП (б) от 9 августа 1944 г. «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации». Оно определило время, строго регламентировало научную и художественную жизнь татарской интеллигенции, сформировало канон в интерпретации исторических сюжетов.

 А потом постановления пошли своим бескомпромиссным чередом: Постановление бюро Татарского обкома ВКП(б) «Об ошибках и недостатках в работе Татарского научно-исследовательского института языка, литературы и истории» от 10 октября 1944; «О состоянии работы по составлению «Очерков по истории Татарской АССР» от 21 марта 1946; «О работе Союза советских композиторов ТАССР» от 24 марта 1947;  «О журнале «Совет эдэбияты» (1948); «О работе правления Союза советских писателей ТАССР» от 15 мая 1950; «О работе Союза советских художников ТАССР» от 11 октября 1950; «Об ошибках в учебнике литературы для 8 класса татарской средней школы» от 18 ноября 1952; «Об идеологических извращениях в сборнике пьес Н.Исанбета» (1953).

 А если добавить сюда и общесоюзные кампании по осуждению театральных критиков, борьбе с «безродными космополитами» и более раннее Постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», где осуждалась хорошо знакомая Ерикею Анна Ахматова, переводившая его стихи. 

Ахмед Ерикей ходил по острию ножа… 
Именно в результате постановления, посвященного деятельности Союза писателей ТАССР, в мае 1950  г. его сняли с должности «за притупление идейной бдительности, в результате чего издавались порочные произведения», и на время исключили из партии. Однако ареста удалось избежать.

Примечательный штрих: в победном 1945 заняв пост Председателя Союза писателей ТАССР, Ахмед Ерикей фактически не переехал в Казань, лишь приезжал из Москвы. В Москве он проведет и все 17 лет после своей отставки. 

ДРУГАЯ МОСКВА

 Татарская жизнь в послевоенной Москве совсем не походила на годы романтической и наполненной творчеством юности Ерикея. Татарский клуб им. Ямашева, школа, газеты и журнал были давно закрыты.  И с былыми кружковцами – учениками Джалиля, жившими в Москве, отношений Ахмед Ерикей не поддерживал. Все осталось в прошлом. Как и первая семья, сын Леонард, первая жена – учительница Елизавета Ильинична, перевезенные Ерикеем из Башкирии в Москву. Жили они тогда на Сретенке, аскетичным бытом в духе пролетарской культуры. Но все оборвалось.

Сын снова вернулся в Башкирию, в село Красная Горка Нуримановского района. Там такие же поросшие хвойным лесом горы, как и на родине поэта. Леонард Ахмедович прожил долгую жизнь, стал краеведом, пытался собирать биографические материалы об отце, любил ездить в Улькунды, где ровесников отца уже почти не было, но сама степь, речка Хан-Яткан, вечный лес помнили юношу, ушедшего из этих мест в большое путешествие.

В сталинской Москве у Ерикея сложилась новая семья – жена Галина, родилась дочь Нонна. Две семьи были очень разными и, как часто бывает в подобных случаях, не сумевшими обрести родственную близость.

 Ерикей словно замкнулся в своей просторной московской квартире на улице Горького неподалеку от Кремля. Первая большая встреча с татарскими литераторами после «сложения полномочий» произошла в декабре 1954 г., во время проходившего в Москве Второго Всесоюзного съезда писателей. Его вновь стали печатать в Казани, публиковались и переводы в московских издательствах. А среди переводчиков – Маршак, Семен Липкин, Маргарита Алигер!

 В Союзе писателей СССР, явственно разделенном на «либералов» и «почвенников», Ерикею одинаково удавалось поддерживать хорошие отношения с представителями обоих идеологических лагерей. Стихи Ерикея – бодрые, жизнеутверждающие – становились на склоне лет задумчивыми и лиричными. Он завязывает знакомство с переводчиком Яковом Козловским, ценимым поэтами из восточных республик. 

Где желтый лист лежит на дне ручья 
И серый полдень верещит сорокой,
 За постоянство пламенности я
 Люблю рябины осени глубокой. 
Люблю за то, что красоте верны,
 И, окружая грустные поляны, 
Они, как щеки девичьи, румяны,
 И, словно губы девичьи, красны. 
Они до снега будут пламенеть, 
Затмив собой кораллы и рубины
Стихи мои, могу ли не хотеть, 
Чтоб были вы похожи на рябины?

В престижном издательстве «Советский писатель» выходит переводной поэтический сборник «Вёсны возвращаются». А последняя радость пришла с рождением внука Сергея в 1965 году. К тому времени в семью пришел человек близкий по духу и творческим интересам – молодой переводчик, выпускник Казанского университета Виль Ганиев, ставший зятем. Он начинает переводить новые стихи Ахмеда Ерикея с оригинала, а не с подстрочника. Вероятно, это были лучшие переводы поэзии Ерикея. В дом вместе с зятем пришел живой татарский язык, сближали старого поэта и начинающего переводчика и знание деревенского быта, долгие литературные разговоры. 

«МЫ ПРИШЛИ И УЙДЕМ, НО ОСТАНЕТСЯ СЛЕД…» 

Рауза Кастрова – участница кружка Мусы Джалиля начала 30-х гг. – рассказывала мне, что, когда в сентябре 1967 г. Ахмед Фазылович умер, несколько московских татар, знавших его с еще довоенных времен, обратились к вдове Галине Ерикеевой. Они просили похоронить поэта на Даниловском мусульманском кладбище, где в 1962 г. удалось найти место для могилы другого татарского литератора-москвича, его друга Махмуда Максуда. Однако Галина Ерикеева ответила просителям отказом и сама обратилась в Литфонд: отмечая заслуги мужа, она очень хотела похоронить его на Ваганьковском кладбище. Энергичная Галина этого добилась. Если сейчас побывать на цветаевском семейном участке Ваганьковского, то сразу за оградой с могилами Ивана Владимировича и Анастасии Ивановны Цветаевых заметен памятник Ахмеду Ерикею. 

А в 1982 г. отмечался первый большой юбилей (80-летие) Ахмеда Ерикея уже без него.  
В московском ЦДЛ состоялся посвященный поэту вечер, на который из Казани приехали Гариф Ахунов и Ренат Харис, а в издательстве «Художественная литература» вышел сборник стихов поэта, составленный его дочерью Нонной Ерикеевой. Наблюдательный читатель заметил тогда, что исчезло упоминание о Семене Липкине: самого маститого переводчика с восточных языков уже несколько лет не печатали в связи с известным литературным скандалом вокруг неподцензурного альманаха «Метрополь». Тогда Липкин и его жена Инна Лиснянская вышли из Союза писателей, их больше не публиковали, соответственно были сняты и все многочисленные переводы Липкина из сборников татарских поэтов.  

В перестроечные годы они вернулись, а книги Ерикея еще не раз выходили в Москве и в Казани. 

Мы пришли и уйдем, но останется след
 Нами прожитой жизни, полынной и сладкой,
 Не померкнет она за туманами лет 
И для всех удивительной станет загадкой.
 

фото из архива автора