ВОЙНА! ПОВЕРЬ, ТЫ НИКОМУ НЕ НУЖНА!

Три года назад на страницах журнала «Идель» вышло интервью с народным художником РТ Рушанией Якуповой, в котором она поделилась горькими воспоминаниями о непростой жизни в военные годы. Очень жаль, что нашей героини уже нет в живых... Вспомним вместе!

Раскулачивание, раннее сиротство, постоянное чувство голода, самая кровопролитная в истории человечества война... Пережить такие беспощадные события и не ожесточиться, остаться человеком – больше, чем подвиг. Эти слова о хрупкой женщине, ветеране Великой Отечественной войны, народном художнике Республики Татарстан Рушан Мустафовне Якуповой. Вопреки тяжелым испытаниям, выпавшим на ее детскую и юношескую долю, она осталась открыта и добра.

- Рушан Мустафовна, расскажите о своей жизни. Что Вы помните о Великой Отечественной войне?

- Да, война, война… Таким круглым сиротам, как я, она далась особенно тяжело. Родилась я в суровую зиму 1928 года в деревне Кызыл Мечеть Оренбургской области. Это далекая глухомань. Отец мой – кузнец, ювелир, видимо по тем временам, был состоятельным человеком. Смутно помню большой двухэтажный деревянный дом. В 30-е годы семью раскулачили. Отобрали все, выгнали из дома. Чтобы как-то свести концы с концами, мама стала работать уборщицей, а папа – охранником в мечети, которую преобразовали в школу. В школьном дворе был небольшой флигелек, там мы и жили, пока не умер папа. На тот момент мне было всего пять лет. Мама с тремя маленькими детьми на руках в очередной раз оказалась на улице. Надо было искать кров. Тогда нам помогли местные мужчины. Они расчистили небольшую площадку от травы, сняли почву до глинистого слоя. Мы, дети, мяли ногами смесь из глины, навоза и воды. Мама эту смесь укладывала ровными рядами и сушила. Получились саманные кирпичи. Через несколько дней из этих кирпичей мы слепили домик с маленьким окошком, русской печкой и глиняным полом. Никакой мебели не было. Вместо одеяла – большой папин тулуп. К весне вся соломенная крыша уходила на растопку, потому что дров не хватало.

Уже тогда приходилось зарабатывать на еду самим. С сестрой мы носили бабушкам воду из речки в маленьких ведерках, сделанных когда-то отцом. В благодарность за это получали кусок хлеба или кружку катыка. Брат целый день пас соседских цыплят, отгоняя прутиком коршунов, за это его кормили. Иногда старый пастух жарил кузнечиков в огромной сковороде, которых мы ловко ловили на лугу. Уплетали их за обе щеки, как хрустящие семечки. Так и жили. Мама умерла, когда мне было восемь лет. Нас, малышей, разобрали родственники.

Шло время… В 1941 году мой старший брат Байназар Альменов, в будущем - народный художник ТАССР, перевез меня к себе в Казань. И надо же такому случиться, началась война. А я – девчонка еще, несмышленыш. Подумала, как здорово! Сейчас солдаты построятся в стройные шеренги и будут маршировать под барабанную дробь с красными флагами. Представила войну игрой, в которую часто резвились мальчики. Прибежала домой радостная, кричу: «Абы, абы, сугыш башланды, сугыш!» («Брат, брат, война началась, война!»).  Он тогда и объяснил мне, что война – это смерть.

Тогда мы жили на улице Щапова в двухкомнатной квартире двухэтажного деревянного дома. Это были две крохотные комнатки – проходная и спальня. Вскоре из Ленинграда в Казань эвакуировали военный завод с рабочими. К нам поселили трех девушек. В войну давали талоны на хлеб: детям и старикам по 300 грамм в день, а рабочим военных заводов – по 700. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, эти девушки устроили меня к себе на производство. Это был один из самых тяжелых периодов войны, тогда немцы уверенно наступали на столицу нашей Родины – Москву. Взрослые работали круглосуточно. Подремлют часок на полу около станка и опять за работу. Мы, дети, работали в три смены по восемь часов на 40-метровом конвейере. У каждого из нас было лекало, по которому мы сверяли детали к оружию. Никогда не забуду мальчика из еврейской семьи с нашего двора. Он – девятилетний, худенький, маленький – пришел работать на завод из-за талонов на хлеб. Не доставал до конвейера, ящик ему подставляли, он от усталости постоянно с него падал. Бригадирша жалела мальчугана. Бывало, уложит спать, а сама встанет у конвейера вместо него. А что делать? Выживали, как могли, но сострадания не теряли.

На заводе работали еще репрессированные немцы с Поволжья. Не пленные. Они родились и выросли в России. А ребятня их фашистами называла. Им поручали самую тяжелую и грязную работу. Кормили плохо. Иногда, в заводской столовой нам баланду наливали. Она жидкая-жидкая была.  Мы её в мисках до утра настаивали, ждали, когда осядет и гуще станет. Жижу затем сливали. Так вот немцы, опухшие от голода, в обеденный перерыв приходили и чуть ли не из наших рук эту мутную жижу выхватывали и жадно пили.

Постоянно хотелось кушать. Хлеб в войну был не такой, как сейчас. Буханка весила больше двух килограмм. Талон давали на 700 грамм. Мы, девочки и мальчики, договаривались, сегодня я беру целый кирпич хлеба как раз на три талона – на свой и двух товарищей – наедаюсь от пуза, но завтра и послезавтра свои талоны отдаю тем, у кого брала. А эти два дня чего только не ели, чтобы заглушить чувство голода. Если жмых достанется, хорошо. Но чаще глина черная. Берешь её в рот, долго держишь, ощущение, будто что-то съестное жуёшь.

Наш цех был огромный в два этажа. Помню, слушок пошел, что на втором этаже женщина повесилась. Мы, любопытные дети, во время перерыва побежали просмотреть. Оказалось, что у многодетной матери украли продовольственные талоны. Муж на фронте, дома дети голодные. Как быть? Она от отчаяния прямо в цеху покончила с собой. Все очень жалели эту женщину и ее осиротевших детей. Такие страшные воспоминания детства врезаются в память на всю жизнь.

Времена были очень тяжелые. Все были заняты добыванием еды. Но люди были честные. Военный завод размещался на Новой Татарской слободе. С улицы Щапова мы ходили в такую даль пешком туда и обратно, не боялись. Девочек парни не трогали, да и в голову даже не приходило, что кто-нибудь может обидеть. Хотя беспризорных было много. Взрослым не до детей – сутками на работе. На месте нынешнего Татарского театра был сквер, куда привозили на ремонт подорванные танки. Местные мальчишки лазили по ним, хотя и был на это запрет. Любопытные пацаны находили гранаты, играли ими и, бывало, взрывались. Один раз сама стала свидетелем этой страшной картины.

Когда война закончилась, родственники жены моего брата увезли меня в Казахстан в небольшой городок Казалинск. Устроили в железнодорожное училище, училась на помощника машиниста. Пришлось выучить казахский язык. В училище были дети из эвакуированного украинского детского дома. Они такие талантливые! Девочки хорошо пели. Все – отличные рукодельницы. Меня научили шить и вязать. Нам выдавали нижнее белье из грубой белой ткани, мы его перекраивали на блузки и украшали вышивкой. Обувь круглый год была одна и та же – босоножки на деревянной подошве с брезентовой тесьмой, набитой крест-накрест. Мы их носили с шерстяными носками. Тогда была очень популярна песня из американского фильма «Серенада солнечной долины»: «Мне декабрь кажется маем, На снегу я вижу цветы, Отчего так в мае сердце замирает – Знаю я, и знаешь ты». Мы ее пели на свой лад: «Нам декабрь кажется маем, И в снегу мы видим цветы, Почему, как в мае, ходим в босоножках – Знаю я, и знаешь ты». Училась я всегда на «отлично», за всю жизнь только одна «двойка», да и та за подсказку. За отличную учебу и примерное поведение подарили мне кофточку.

Сколько себя помню, для меня всегда великим счастьем было занятие рисованием. Но реализовать это желание в войну было сложно. А я умудрялась! Срезала пучок волос, привязывала к палочке, аккуратно подравнивала – кисточка готова. У многих преподавателей мужья или сыновья были на фронте. Женщины доставали где-то бумагу и черную краску. Я срисовывала с фотографий их родственников. За это меня кормили. Особенно разжилась, когда получила приглашение в детский сад железнодорожников украсить детские шкафчики. За работу дали акварельные краски. Вот уж тогда я рисовала! Мои работы отправили на выставку Трудовых резервов в город Кзыл-Орда. И в знак поощрения послали на учебу в художественно-ремесленное училище в город Дулево под Москвой. Там хлеб тоже по норме выдавали. А мы девушки молодые, нам хотелось принарядиться, одеться красиво. Ремесленная форма до чего надоела! Поэтому иногда свой махонький кусочек каравая продавали на базаре. Свою первую сатиновую юбку купила на эти деньги, второй покупкой стали спортивные резиновые тапочки со шнуровкой.

Победу встретила в Казахстане. Это было всеобщее ликование. Только повзрослев, я в полной мере осознала и поняла значение слова «ПОБЕДА».

С аттестатом отличия поехала к брату в Казань. Я очень благодарна нашему государству за то, что в самые суровые и трудные для страны годы мы, дети-сироты, имели еду, кров, возможность получить образование и профессию.

Вот, что такое война для меня. Именно эти эпизоды времен Великой Отечественной у меня остались в памяти. Да, я не была на поле боя, но вносила свой посильный вклад в великую победу в глубоком тылу. На передовой воевал мой муж, народный художник Татарстана Харис Абдрахманович Якупов. Он демобилизовался лишь в 1946 году. Войну прошел «от звонка до звонка». Оставшуюся жизнь только она ему и снилась. Я очень благодарна своему Харису. Мне, сироте, которая не знала человеческой ласки и тепла, очень повезло с мужем. Он окружил меня заботой. Именно он впервые в жизни накормил меня досыта. Сколько себя помню, постоянно хотелось есть. И это чувство меня не покидало до самого замужества.

Мне скоро исполнится 90 лет, но выбросить кусок хлеба до сих пор рука не поднимается. Да и не только хлеб. Нам, детям войны, хочется сохранить в целости все. Нам кажется, что любая вещь в скорости может обязательно пригодиться. Часто людей нашего поколения называют барахольщиками. Да, все, кто пережил войну, экономны и рачительны. Она нас научила многому: быть благодарными и честными, ценить людей иуважать труд. И тем не менее. Война, я обращаюсь к тебе без всякого уважения. Война! Поверь, ты никому не нужна!