Альбина Габдуллина. Последнее письмо

По обочине разгуливали чернильные слова, вытекшие из письма, написанные первой попавшейся ручкой, но написанные не случайно. Исплаканная страница выглядела особенно безысходно в этот вечер, где каждый был по-своему одинок в толпе многомиллионного города. Лист бессмысленно гулял по обочине, размывая последние членораздельные слова, и распадался на части – так же разрывалась грудь. 

Они были юны, прекрасны и в некоторой степени друг другом больны. Дождь проникал через кожаные куртки прямиком в сердце. Она, одетая в его куртку, мерно дышала ему в грудь, согревая своим объятием. Они не существовали порознь, они были абстрагированные от этого мира «мы».

– Мы просто тени в театрах, – говорила она, размётывая золотые листы ранней осени, прекрасной и чистой поры, когда не было грязи.

– Мы просто актёры немого кино, – отвечал он строчкой из их любимой песни, влюблённо глядя на неё.

А сейчас у самой обочины звучит душераздирающий крик сломленной девушки.

«Ты меня, пожалуйста, прости».

Молчание.

«Когда достигаешь высшего уровня счастья, мир начинает это счастье отбирать у тебя по кусочкам, оставляя лишь пустоту», – это были его последние слова.

Ещё месяц назад он цитировал ей свой дневник:

«Секундная радость – это две первые капли воды в засушливое лето, а их последствия – недельные грязные ливни, заставляющие ненавидеть даже каплю источника жизни. Ливни, следы деяний которых не в силах уничтожить даже солнце через продырявленный купол неба». 

Она смотрела на него, как на человека, открывшего ей истину мира, и порой сама продолжала ход его мыслей:

«Ливни, водами которых я бы пожелала смыть своё нарисованное лицо и без сожаления признать, что отражение в зеркале, а точнее, его отсутствие, и есть я». 

Промокший лист гуляет по обочине. В тот день она, придя домой после занятий, обнаружила его в виде записки у рабочего стола. И с того самого дня, не переставая, льются слёзы… Никто не знает, как они оба выстрадали этот месяц их жизни. 

«Как дела?»

«Здесь сыро, дорогая, я сижу на обочине. Я промок, мне холодно и грустно.  Сигаретный дым смешивается с туманом и улетает в небеса. Я тоже хочу улететь, милая. Помнишь, как нам была близка всякая философия о смысле бытия? Так вот, доктор говорит, что мне категорически нельзя курить и что совсем скоро опухоль – размером с моё желание жить – начнёт своё действие. Обещал себе, что эта пачка сигарет – последняя... Всё, что мне сейчас необходимо и что я не мог позволить себе последний месяц, – это твои руки вокруг моей шеи, твой запах, лучезарная улыбка, светящаяся счастьем кожа, яркие глаза… Мне безразлично всё в мире, но не ты. Моя душа, как луна, отражает лишь то, что получает. Пустота…

Пустые слова, милая. Пустые слова...

Я здесь был. Дышал этим воздухом, топтал эту землю, пил эту воду… Грань между жизнью и смертью так тонка, я ощутил её и понял: в мире нет ничего ценнее жизни. Нужно идти вперёд, говорить – вместо того, чтобы молчать, совершать безрассудства, не бояться ошибиться – милая, нужно жить!

Помни меня.

Здесь холодно, сыро. Я у обочины, милая. «Отправка сообщений ограничена», я кину в твоё окно бумажный самолётик и осенним ветром донесу до твоих нежных рук.

Последняя сигарета из последней пачки… А вообще, забудь, как я любил тебя и … прощай...»

В солнечный октябрьский день тоненькая девушка в классическом пальто нежно-голубого цвета останавливается у городского кладбища. В руках у неё букет бледно-розовых пионов и потрёпанный ежедневник цвета мокрого асфальта.

Она осторожно заходит через ворота и, легко ступая, направляется по знакомой дороге. На гранитном камне – прекрасное молодое лицо юноши, украшенное лёгкой улыбкой, он встречает и провожает взглядом прохожих. 

– Ты не стареешь, – из глаз девушки начинают литься слёзы.

Она ставит пионы на плиту и долго глядит на изображение…

Он говорил, что в детстве у него на родине росли эти роскошные цветы. Когда они расцветали, всегда лил ливень, бушевал ветер и разносил лепестки пионов, разлучая друг с другом. 

«Я – лепесток пиона. Будучи разлучённым с родной клумбой, нашёл свою половинку в другой аллее. А ты тоже родилась в бурю?» – спрашивал он.

По иронии судьбы, они оба родились в бурном апреле.

На камне были выгравированы его любимые строчки из Брюсова: «Стой, своим овеян светом, где-то там, на высоте».

Девушка раскрыла ежедневник в кожаном переплёте и несколько мгновений смотрела на случайно открывшуюся страницу. Затем подняла голову, будто обратилась к небесам. Размашистые облака напоминали крылья птиц. 

«Моё альтер-эго пожирает меня мгновение за мгновением, раздваивая душу, в итоге остается то, что напоминает измученный утюжком секущийся кончик волоса…»

Девушка вытащила из ежедневника белый конверт и раскрыла его.

«Пусть неизвестны координаты и я не смогу вычислить тебя по карте, но такие люди, как ты, живут не в определённой местности, а в сердце. Ты ведь знаешь, времени у меня – горстка песка сквозь пальцы. Каждый вечер я чувствую тебя через пространство и время – прямо рядом с собой. Кажется, распахну глаза и увижу твоё счастливое лицо. Но боюсь, что неосторожным взмахом ресниц разрушу свой прекрасный мирок».

Она коснулась портрета кончиками пальцев. Сложив письмо, поставила его у подножия памятника, рядом с бледными пионами. Вздохнув, произнесла:

– Я пришла попросить у тебя благословения на осуществление нашей общей мечты. Я напишу книгу о тебе, о нас, я постараюсь оставить тебя в памяти многих. Не знаю, слышишь ли (но почему-то уверена, что слышишь), я должна сказать тебе кое-что важное. Мне жаль, я не говорила тебе, что люблю тебя настолько часто, насколько чувствовала, потому сейчас я без стыда готова заявить это во всеуслышание. Если чужие сердца забьются твоим именем, именем нашей любви, то я смогу оплатить хотя б часть этого огромного кредита по имени «нежность». Я солгу, если скажу, что сильно тебя любила. Я тебя сильно люблю по сей день. Прощай, любимый...

Вдруг пронёсся лёгкий ветер, зашелестели листья, откуда-то из космоса донеслось неумирающее «я тебя люблю» и затихло где-то совсем близко.

– И я тебя, – откликнулось в ответ.