Рустем Сабиров. Ловушка для мичмана Фабиана

Отрывок из романа «Сказание о Летучем Голландце»

Её звали Ортанз, Ортанз Ламбер, француженка-гугенотка из Лангедока. Их немало было тогда на Манхэттене, где я служил в ту пору. Она обреталась в заведении под названием «Пансион мефрау* ван Зейль». На самом деле, никакой то был не пансион, а обыкновенный бордель. Правда, дамочки, коих принято было именовать воспитанницами, помимо основного ремесла заняты были также вышиванием лентами или бисером, игрой на мандолине или на фисгармониях в четыре руки, умели играть в фанты, гадать на картах, толковать сны и танцевать контрданс и кадриль.

Бывало, стоило мне свистнуть, да-да, именно свистнуть, причём, этак по-особому: вот так «тиу-фью-фрр»! – она бросала свои ленты, пяльцы, карты, даже мимолётных кавалеров и кидалась ко мне на колени. У неё даже прозвище было Сиффле́*. Чёрт побери, ведь я любил её. Я верил в то, что в блудилище она попала в силу рокового стечения обстоятельств, каких-то интриг и прочее. Хотя в самой глубине души понимал, что всё это не более, чем простодушное враньё, которое нашёптывают несчастные блудницы своим кавалерам.  Я клялся ей, что как только отработаю контракт, получу деньги, так тотчас и вернусь вместе с нею во Фрисландию, в родной Харлинген, где у моего батюшки была прядильная мануфактура, и о её прошлом никто бы не узнал.

Возможно, так оно и было. Возможно. Но, как водится, случилось непредвиденное.

А случилось такое – могикане, жившие в прибрежных лесах на материке, переправились ночью на пирогах через пролив и дотла спалили посёлок Ауде-Дроп, что на острове Статен-Эйландт. Сожгли кальвинистский храм вместе с пастором и сторожем, перерезали скот, отравили колодцы, убили несколько человек. Англичане предпочли не вмешиваться, хоть и были осведомлены. Тогда наш пакетбот «Тритон», на свой риск и страх, разнёс из пушек их прибрежную деревню Сацкауэ. Дело обычное, но при этом погибла вся семья вождя могикан, а сам он потерял глаз. Это уже не шутка. Могикане такого не прощают. Миром уладить не вышло. Англичане дали понять, что это не их дело. Приключилась война. Раза два краснокожие даже пытались взять нас на абордаж, приходилось схватываться врукопашную. Мы тогда потеряли едва не треть команды.

Длилась заваруха месяца четыре. И вот в первый же день мира, когда нас отпустили на берег, чёрт меня занёс пьяного в игорный дом «Dame de Pique», где тамошние шулера обобрали меня до грошика. Даже позолоченные часы, подарок батюшки, остались там безвозвратно.

Ну а далее, как вы понимаете, ноги сами меня завели в тот почтенный пансион, где госпожа ван Зейль огорошила меня тем, что мадемуазель Ортанз Ламбер у них более не состоит и, более того, она уже месяца два, как не Ламбер, а мадам ван дер Хиден, жена почтенного торговца пушниной и корабельным лесом, двоюродного брата господина бургомистра. О её гривуазном прошлом говорить вслух было негласно запрещено.  Однако госпожа шепоточком сообщила, что почтенный ван дер Хиден уж три дня, как отбыл за Гудзон в фактории и, верней всего, воротится не ранее субботы.

Дом господина промышленника я отыскал быстро. Подгонял голод и мерзкое ощущение пустоты в карманах. Вообще, ветер в карманах всегда попутный, господа!

Дверь отомкнула пышная мулатка, служанка, с ворохом косичек и в кружевном фартучке. Я церемонно раскланялся и справился, изволит ли быть дома её госпожа. Та испуганно округлила и без того круглые, маслиноподобные глазёнки и попятилась, явив саму госпожу ван дер Хиден…

Клянусь вам, она выглядела как истинная аристократка бог знает каких кровей. Я вообще не думал, что на свете бывает такое. Однако пока я приходил в себя, Ортанз с радушной холодной улыбкой вывела меня в залу, где уже был, похоже, наскоро, накрыт стол, горели свечи. А возле стола стоял, скукожившись над какими-то бумагами, коротконогий, куцый господин, весь в чём-то серо-зелёном, и коего впору было бы принять за прислугу – конюха или кучера, ежели б не высокая треуголка с серебряным гербом Голландской Вест-Индской компании. Тут-то я понял, что явился совсем не ко времени.

– Дорогой! – звонко изрекла Ортанз, – дозволь представить нашего гостя, благородного моряка голландского флота Фабиана де Фриза.

Хозяин кивнул, от бумаг не отрываясь, а я ненароком подумал, донёсся ли до её супруга дух полгода нестиранного белья, дрянного табака, дешёвого бренди и вшей, ежели, конечно, вши имеют запах.

Затем господин ван дер Хиден отбросил бумаги, крякнув, откинулся в кресле, оглядел меня с ног до головы. Лицом своим он мне напомнил тролля из какой-то шведской гравюры. Я даже едва не прыснул.

Мне сесть не предложил, и я, постояв некоторое время, присел деликатно на краешек обитого лиловым плисом пуфика. Хозяин оттопырил пухлую нижнюю губу, однако смолчал, лишь расстегнул ворот плаща, нацедил себя рома в узкий посеребрённый бокал и, к моему удивлению, выпил залпом не поморщившись. Мне он выпить, опять же, не предложил, и тогда, пожав плечами, я в точности последовал его примеру. Ром оказался дьявольски крепким, видно, портариканским. Господин ван дер Хиден же слегка изменился в лице: у него мелко задрожал слоёный подбородок, а полукруглая залысина стала багроветь и покрываться пупырышками пота. Это позабавило ещё более.

Хозяин отставил бокал, бурно откашлялся в рукав и оборотился к супруге.

– Ортанз, душечка, ступай-ка наверх. Я вскоре буду пить бенедиктин, а к нему, ты знаешь, я предпочитаю арахисовое пирожное. Ступай. Впрочем, можешь не слишком торопиться. Ликёры, как ты знаешь, я раньше семи часов не пользую, а до того ещё почти полчаса времени. Побудь у себя.

Ортанз поднялась наверх, на полпути остановилась, глянула на меня и приподняла ладонь, что, как я понял, означало: «будь осторожен». Я успел заметить, что от внимания господина ван дер Хидена сие не ускользнуло.

Хозяин вновь откашлялся, на сей раз несколько делано.

– Итак, покудова хозяйка отсутствует, я хотел бы кое-что вам сказать, господин, как вас там…

– Мичман де Фриз, с вашего позволения. Фабиан де Фриз.

– Так вот, пока хозяйка занята… Я в курсе прежней жизни мадам ван дер Хиден. И во многих подробностях, уверяю. Слыхивал и о вас. И скажу коротко: вы немедленно встанете и покинете этот дом до прихода хозяйки. И ежели вы посмеете хоть раз явиться сюда ещё, я спущу на вас псов. Всех разом. Не искушайте судьбу, господин Никто. Настоятельно советую также вообще покинуть Манхэттен. Это положительно скажется на вашем здоровье.

Я, конечно, мог предполагать, что приём будет не слишком сердечным, однако такого не ждал. Честно говоря, просто растерялся. Бог весть, что бы я ответил ему – со мной, верьте слову, ещё никто этак не говаривал.

– Милый, – извини, что перебила, – Ортанз стояла посреди лестницы. – Но арахисовое пирожное закончилось. Если хочешь, я пошлю за ним Эмилию, она сбегает в лавку мадам Мейер и принесёт…

– Марш наверх, дрянь!!! – взревел ван дер Хиден и вновь зашёлся в приступе раздирающего лающего кашля.

– Отчего же, – я наконец подал голос, – эка беда арахисовые закончились. Тут других полно. Эй, душечка Сиффле…

– Вот что, господин де Фриз…

– Э, да вы вспомнили моё имя. Это обнадёживает…

– Видит Бог, я хотел всё уладить миром. Теперь не получится. Дуэль, господин Никто. Ду-эль!

– Извольте. Через полчаса я приду с секундантом.

– Через полчаса?! – ван дер Хиден разразился квохчущим смехом. – Это чтоб вы ускользнули с утра пораньше на вашу посудину и ищи потом вас свищи? Нет, господин Никто. Именно сегодня. Ждать долго не придётся. Сейчас придёт секундант, уж поверьте, человек проверенный. И я вам растолкую, ка́к следует обращаться к моей жене, госпоже ван дер Хиден! Впрочем, ежели вы попросите прощения, причём, громко и с чувством…

– Это как вам будет угодно. Но ежели вы ещё хоть раз назовёте меня господином Никто, я убью вас прямо здесь, без секундантов. Поверьте, не шучу.

Хозяин изобразил на лице ехидную гримасу, хотя, по всему видать, слова мои принял серьёзно.

– Ждите! – вымолвил он, нахлобучив шляпу. – Долго ждать не заставлю. А чтоб вы ненароком не расстроили меня внезапным исчезновением, я, с вашего позволения, спущу во дворе с цепи собак. Всех! Знаете, сколько их у меня? Лучше бы вам этого не знать. До скорого свидания, господин… де Фриз.

* * *

Дверь захлопнулась, негромко проскрежетал ключ. Вскоре двор впрямь наполнился безудержным собачьим лаем.

– Ну и что думаешь делать, mon amour? – спросила Ортанз, когда за хозяином затворилась дверь. – Только уж не пей больше!

– Да? А я как раз и намеревался выпить этого вашего забористого портариканского рому. Ты чертовски красива, Ортанз… Дальше? Дальше дуэль. Не бойся, убивать его я не буду. Прострелю ляжку и будет с него.

– Дуэль?! – Ортанз упёрла руки в бока, глаза её полыхнули восхитительной яростью. – Какая дуэль? Какая, к чёртовой бабушке, дуэль. Дуэли не будет. Сюда придёт не секундант, а убийца. Тупой убийца, который за всю свою жизнь ничего другого не делал. У тебя есть пистолет?

– Нет, но…

– Тогда погоди.

Она кошкой подскочила к стене, откинула большой овальный гобелен, открыла со скрежетом бронзовую дверцу и вытащила два пистолета Лепажа.

– Ого! Неплохо, Сиффле. Но почему два?

– Больше не зови меня так, ладно? И вообще, меньше вопросов. Стреляй сразу первым! Сначала убьёшь Анголу. Только не промахнись, pour l'amour de Dieu*! Потому что Ангола не промахивается никогда. На твоё счастье, они думают, что ты безоружен. Убьёшь Анголу, потом убьёшь его. Из второго пистолета. На перезарядку времени нету.

– Кого, мужа твоего?

– Да, чёртова тупица, да! Мужа моего, Риддера ван дер Хидена! Убьёшь, да так, чтоб сам Дьявол не смог его поднять из мёртвых. Ведь только так ты сможешь пережить сегодняшний день. Да и я тоже…

* * *

И вот тут дверь распахнулась, сначала влетел порыв сырого осеннего ветра вперемешку с истошным собачьим воем. Первым вбежал хозяин, в мокром плаще и съехавшей на затылок треуголке. К груди он прижимал, едва не сгибаясь от тяжести, боевой пехотный мушкет. Это было бы забавно, ежели б следом не ворвался негр семи футов ростом, голый по пояс в чёрных шароварах и красной шапочке до ушей со старинным протазаном с укороченным древком.

– Прощай, Ангола! – сказал я полушёпотом и выстрелил.

Это был лучший выстрел в моей жизни, клянусь святым Мартином! Пуля вошла в чернокожег­­о чуть выше середины ключицы, начисто избавив, я полаю, его от мук предсмертных агоний.

Хозяин дома вознамерился было выстрелить в меня из мушкета, но даже поднять его на нужный уровень не смог. Заплакал, отбросил его и уселся на пол.

– Успокойтесь, господин ван дер Хиден. Ни вы, ни ваша жёнушка, ни ваши деньги мне не надобны. Ну да, не скрою, я зашёл к давней знакомой слегка разжиться денежкой. Поиздержался, знаете. Но коль скоро приключилось такое, я не возьму здесь ни гульдена, ибо получится, что я грабитель. А это не так. Всё, что от вас требуется сейчас, это посадить на цепь своих псов и дать мне уйти. Я моряк флота Соединённых Провинций, а не грабитель.

– Да, – господин ван дер Хиден сопливо всхлипнул и закивал головой. – Произошло недоразумение и мы его быстро уладим. Ведь правда, cher Hortense

– Истинная правда. Поди-ка, муженёк, впрямь уйми собак, а то я их страсть как боюсь, особенно Фанга.

Господин ван дер Хиден торопливо закивал, боязливо озираясь, засеменил к двери. Но едва он прикоснулся к дверной ручке в виде филина с кольцом в клюве, как за моею спиной грохнул выстрел. Пуля вошла ниже затылка, крови почти не было. Ван дер Хиден замедленно, точно лениво, сполз и лёг, свернувшись калачиком возле косяка, как домашняя собачонка.

– Ты убила его?! Зачем?!

Спросил, хоть и ожидал в глубине души чего-то подобного.

– Ты не понял, как всегда. Если бы он успел отворить дверь, он бы крикнул во всю глотку: «дерфайнд*!!!» И сюда влетела бы стая псов. Восемь или девять. Из них половина – людоеды. Как тебе это?

– Хорошо, и что теперь прикажешь делать?

– Каждому делать своё дело. Тебе – уходить. Только не через сад. Собаки меня не послушают, скорее, сожрут вместе с тобой. Из дома есть другой выход. Подойди к убитому. К мужу, да! Вытащи у него из левого кармана жилета ключ с ручкой в виде звезды… Ну! Скорее же, merde*! Ты же мужчина!

* * *

Дверца располагалась под лестницей, и была укрыта точно таким же овальным гобеленом с изображением поющих ангелов. Дверца была такою же бронзовой, в полчеловеческого роста.

– Иди вперёд, – Ортанз сунула ему в руку кованый подсвечник с тремя горящими свечками. – Я за тобой. Мне вперёд страшновато.

– Э, нет, милашечка. Вперёд пойдёшь ты. А я уж посвечу.

– Боишься? – Ортанз ядовито осклабилась.

– Скажу так: остерегаюсь. Знаешь, как однажды сказал мой капитан… – тут я не договорил, запнулся о выбоину в брусчатке, едва не упал.

– Так что он сказал, твой капитан?

– А не сто́ит. Ещё обидишься. А нам нынче ссориться ни к чему.

Прошли тоннель, футов, пожалуй, полтораста длиною. Встали возле двери.

– Кстати, как зовётся твоё судно, если не секрет?

– А к чему тебе это знать? Хочешь прийти и помахать платком?

– Кто знает, сладенький.

– Фрегат «А́мбер», – соврал я, сам того от себя не ожидая. – Приходи. Я буду на корме с хризантемою в петлице. Ладно, пошутили. Кстати, что ты скажешь полиции? Что они перестреляли друг друга, играя в покер?

– Вот как раз это я и хотела обсудить с тобой напоследок, mon chere, – Ортанз вдруг придвинулась совсем близко. – Полиции я скажу, что Ангола решил меня изнасиловать. И не просто решил, а натурально изнасиловал. Думал, что хозяин в отлучке. А хозяин-то возьми и вернись. Ну и увидел меня в объятиях этой чёрной образины. Схватился за пистолет. Но Ангола, парень прыткий, успел вырвать у него из рук пистолет и убил первым. А я… а я убила Анголу из второго пистолета, который в отсутствие мужа всегда держу возле, под подушечкой на банкетке. А что оставалось делать?.. Убедительно?

– Не очень.

– Если б вторым убитым был белый, стали бы разбираться, глядишь, докопались бы. А тут – чернокожий. Тем более, с дурной репутацией.

– А мне сдаётся, ты хочешь сдать полиции меня и зажить весёлою вдовой.

– Imbécile*! Если б я этого хотела, тебя бы уже вели в кутузку. Служанка Эмилия давно бы сбегала. Забудь об этом. Я о другом, – она прильнула ко мне так, что у меня перехватило дух, и встало дыбом всё, что только может встать. – Надо, чтобы было видно, что меня изнасиловали. Нет, я могу расцарапать себе лицо, спину, разбить губу, прочее. Но это – детские игрушки. Надо, чтоб – поверили. Ты меня понял, mon chere?..

* * *

Когда я наконец пришёл в себя, Ортанз, чертыхаясь и поминутно сплёвывая, силилась открыть неподатливый замок. Наконец раздался долгожданный скрежет, дверца отворилась вовне. Магический дух мокрой, грубой травы повеял, как исцеление от кошмара. Я оттолкнул её локтем и шагнул в проём, как в спасение своё. Это был отвесный склон оврага, заросший колючим волнообразным диким плющом.

– Эй, мичман, ничего не хочешь сказать на прощание?

– Прощайте, мадам ван дер Хиден.

– Скажи хоть, как называется твоё судно?

– Я уже говорил.

– Я успела забыть, скажи ещё раз, mon ami!

– Фрегат «Амбер». Стоит на южном пирсе, неподалёку от складов.

– Ну так торопись, mon ami. Пройдёшь оврагом, дойдёшь до моста святого Мартина. От него до южного пирса десять минут пути. Торопись, умоляю. Как бы не случилось чего… Кстати, а всё-таки, что такое-этакое сказал твой капитан, что ты боялся меня обидеть?

– Хочешь знать? Он сказал: «Шлюха – не профессия и не образ жизни. Это особый ток крови», – вот что он сказал.

* * *

Взволнованная торопливость Ортанз мне показалась странной. Посему-то я решил не торопиться. У меня был ещё почти час времени, я слонялся по улицам, для чего-то заходил в лавки, даже завёл долгий разговор с полицейским о падении нравов, об индейцах, что англичан давно пора гнать отсюда взашей, ибо все беды от них…

* * *

Когда я приблизился к пирсу, увидел небольшое сборище возле фрегата «Амбер». Пятеро конных полицейских с пиками и ещё столько же в штатском, в плащах. Редкая толпа любопытствующих и снующая меж всеми служанка Эмилия, что-то всем с жаром доказывающая. Я почёл за благо не попадаться ей на глаза и, нахлобучив треуголку на брови, двинулся в сторону восточного пирса, где стоял на якоре наш «Тритон». Особый ток крови. Воистину…

* * *

На судне было спокойно. Я поднялся как ни в чём не бывало по трапу, ответил на приветствие вахтенного, прошёл в каюту, с трудом снял сапоги и завалился спать. Проспал, наверное, с час, меня разбудил вахтенный и сказал, что меня немедленно зовёт к себе капитан. Я был спокоен, судно давно тронулась, Новый Амстердам* уже почти скрылся в волнистой белёсой дымке. Кошмар уходил прочь… Так думалось тогда.

* * *

Капитан Скрантон был доброжелателен и учтив. Посочувствовал моему конфузу в игорном доме, поинтересовался, «оттянулся» ли я, по обыкновению, в притоне госпожи ван Зейль. Поинтересовался, как там красотка Ортанз, всё так же прелестна и волнительна?

– Увы, господин капитан, мамзель Ортанз нынче почтенная матрона. Супруга некоего фабриканта, фамилию, право, не припомню. Ван дер…

– Хиден, – улыбнувшись подсказал капитан. – Ван дер Хиден. Так его зовут. Вернее, звали. Увы, мой друг, увы. Сегодня, буквально-таки пару часов назад, какой-то негодяй ворвался в их дом. Убил хозяина, убил лакея, зверски – именно так и было сказано – изнасиловал его жену. Ужас.

– Известно, кто это?

– Трудно сказать. Звать его, по словам служанки, – капитан сделал паузу, – Фабиан де Фриз. Сказала, что служит мичманом на фрегате «Амбер». Там, кстати, недавно были люди из полиции. Потом они пришли сюда. Я им сказал, что таковой на судне не значится. Да-с. Не значится. Тем более, полицмейстер, мой давний друг.

– Интересная история. Злодей ворвался в дом, убил хозяина и слугу, отымел хозяйку. Зверски. После чего любезно сообщил ей своё имя и название судна. Пусть не совсем точно…

– Бросьте мичман, бросьте, – капитан Скрантон устало махнул рукой. – Всё серьёзно, мичман. Вот эти вещички были в вашем ранце.

Капитан с нарочитой неторопливостью выложил на стол сперва полновесный, туго набитый кошель с затейливо вышитой серебряной нитью монограммой «R v d H», затем увесистый золотой перстень с тою же монограммой, браслет в виде золотой змейки с рубиновыми глазками…

– Там ещё кое-что. Бусы какие-то, броши. Всё недешёвое. В кошельке полторы тысячи золотых гульденов. И примерно столько же английских фунтов. Что-нибудь скажете об этом?

– Скажу. Я не убивал ван дер Хидена и пальцем не прикасался ко всему тому, что лежит у вас на столе. Можете мне не верить…

– А какое имеет значение, верю я или не верю. Важно, кому поверит судья. Вам или вдове ван дер Хиден.

– Сдадите меня властям?

– Ежели б я этого хотел, ты бы уже был в кандалах.

– Но при этом пришлось бы расстаться с содержимым моего ранца, которое, по всему видать, вам глянулось.

– Дурак. Для того, чтобы выдать тебя властям, достаточно было показать тебя служанке. Просто показать.

– Чего же вы хотите?

– Послушания. Полного. Слепого. И молчания.

– Я могу идти?

– Можете. Барахло своё заберите да и ступайте себе.

Он швырнул мне в лицо мой опустошённый ранец.

* * *

Через три месяца после пышных похорон злодейски погубленного манхэттенского промышленника Риддера ван дер Хидена в дом его явились нотариус и стряпчий. Было громогласно зачитано завещание, из коего следовало, что все пушные фактории, лесные делянки, лесопильни и прочее хозяйство переходили в собственность сына усопшего от первого брака Маркуса ван дер Хидена. Дом со всем скарбом, а также небольшая вилла на острове Нотен отошли его вдовствующей сестре Николине ван Цвольф. Упомянуты были многочисленные слуги, о коих сказано было так: «пусть всё, что они украли, принадлежит им отныне по праву». Служанка Эмилия удостоилась помимо этого, ещё и серебряного венецианского зеркальца с фальшивыми изумрудами.

Безутешная вдова Ортанз ван дер Хиден, к общему удовлетворению, в завещании не было помянута вовсе, будто и не бывало её отродясь.

На следующий же день госпожа Николина поспешила перебраться в своё новое жилище вместе с тщедушной, болезненного вида девочкой лет десяти и вертлявым усатым мулатом Чунчо. Едва ступив на порог, домовладелица в категоричнейшей форме велела госпоже Ортанз убираться на все четыре стороны. Ортанз возражать не стала. На выходе была подвергнута тщательному досмотру. Особенно усердствовал мулат Чунчо. Он общупывал хохочущую вдову так долго и тщательно, что госпоже Николине пришлось отослать его наверх. Убедившись, что в сумке у вдовы и на ней самой нет ничего, представлявшего какую-то ценность, она за плечи подтолкнула её к двери.

– Теперь, облезлая подстилка, иди откуда пришла. В свой лупанарий.

– Куда-куда? Простите, не поняла.

– В свой бордель, дура!

– Вон как. Интересное слово. Надо запомнить, госпожа… запамятовала вашу фамилию…

– Ван Цвольф! – горделиво вскинув тройной подбородок ответила Николина. – Кстати, вы обязаны вернуть себе прежнюю фамилию. Мы не позволим, чтобы какая-то…

– Об этом в завещании ничего не сказано, сударыня. Фамилию я менять не стану. Она мне ещё сгодится, я надеюсь. Насчёт вашего предложения подумаю. Кстати, и вы подумайте, куда пойдёте, когда ваш племянник вытурит вас с дочкой и альфонсом из этого дома.

– Как смеешь, дрянь…

– Знаю, вот и смею. Засим прощайте, госпожа ван Цвольф. Как вы сказали? Лу… Лупанарий? Запомню…

Через два дня выяснилось, что из дома начисто пропали все драгоценности и наличность. А также оба ключа от потайной двери.

А ещё через полгода Маркус ван дер Хиден после недолгой тяжбы, заплатив кому надо, обнаружив, что госпожа ван Цвольф не приходится усопшему родной сестрой, опротестовал в суде отцово завещание, выдворил тётушку из отчего дома, оставив ей в утешение небольшой дом с садом на острове Нотен (во вполне, впрочем, приличном состоянии). А вскоре вселился сам, да ещё с молодою женой по имени Ортанз…

Особый ток крови, господа, особый ток крови…

______________________________

Мефрау (mevrouw, голл.) – госпожа.

Sifflet (франц.) – свистулька

Ради всего святого (фр.)

Der Feind (нем.) – враг.

Ругательство.

Идиот! (франц.)

Так назывался Нью-Йорк во времена голландского владычества.