Рустем Сабиров

№2, 1995 год Началось всё с банкета. Вернее, нет, началось все с женщины, по имени Диана. То была рослая, подкрашенная шатенка с запоминающейся походкой, предмет притворных и непритворных стенаний мужской половины корпуса «В». Её двусмысленная добродетельность давно и благополучно замужней дамы, кокетливая неуступчивость, которая обращала в тщету вялые пасы признанных ловеласов, уравнивала всех в недоступности. Муж её служил военпредом на родственном предприятии, чередовал подполковничий мундир, двубортный пиджак преуспевающего клерка и джинсовую курточку своего парня. Итак, была женщина, по имени Диана. И был я, двадцатитрехлетний молодой специалист, обладатель стодвадцатирублевого жалованья и суровой общежитской койки. Дистанция меж нами не поддавалась исчислению и посему как бы даже отсутствовала. Как женщину я её не воспринимал, оттого что по натуре своей в силах принять любую грубость, но не терплю высокомерия.

Внезапно он теряет всякий интерес к окружающему. Он забывает о вас. Он вас не замечает, хотя вы рядом с ним. Герберт УЭЛЛС.

Этот снег на заре, белолик, сероглаз. Еле слышный соломенный шелест. Эта звёздная пыль, кристаллический газ, Удивлённый, бездомный пришелец.

...А я ожидал, что она станет меня удерживать. Черта с два! Не шелохнулась. Сидела в кресле, пока я нарочито долго и шумно одевался, демонстрируя достоинство. Глупее всего выглядит человек, который вознамерился разыграть гневный уход, уверенный, что его подхватят под руки и усадят обратно, а никто не подхватывает. Ничего не оставалось, как уйти. До Нового года полчаса.

Огоньки стали уходить всё выше и выше и вскоре превратились в ясные звёздочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собою длинный огненный след… Г.Х. Андерсен

Школа номер двадцать девять в ту пору числилась среди самых престижных в городе. Её прежняя директриса, Капитолина Эдуардовна, работала некогда начальницей районо, и когда нюхом учуяла, что ситуация на верхах складывается для неё паршивым образом, в последний год лелеяла эту самую школу, как возлюбленное дитя. А примерно за неделю до того, как мог грянуть скандал, скоропостижно уволилась и переместилась в кресло директора школы. Прежнего директора уличили в топорно подстроенной взятке и спровадили с глаз долой бог весть куда. Капитолина Эдуардовна тоже, однако, долго не проработала. Гром всё равно грянул, да такой, что увезли Капитолину прямёхонько в неотложку, а потом — в инвалидное кресло. Вот такой гром. Сперва-то в школе все, как говорится, пришипились. Потому что Капитолина хоть и была изрядной сукой, прости господи, но школу держала справно. Да, могла прилюдно наорать на любого, и нецензурно в том числе. Злопамятна была, как буйволица, за косой взгляд могла запросто спроворить подлянку и изгнать по профнепригодности, да ещё, по сути, с волчьим билетом.

Обыкновенное кафе. Даже не кафе, рюмочная. Низкий, давящий потолок с грубой лепниной и жёлтыми потёками, столики с иксобразными ножками, тяжёлый дух засорившейся водопроводной раковины, музыка с мигалочками, барменша (или как там, барвумен?) с профессионально сонным лицом, на заднем плане – жующие морды охранников-вышибал...

Университетское литобъединение АРС было нашим Лице­ем. Туда приходили совсем ещё школяры, студенты, три­дцатилетние, вроде меня тогдашнего, и даже, случалось, – вроде меня нынешнего. Полутёмная комнатушка ре­дакции многотиражки «Ленинец» напоминала грот, в котором жила поэзия. Просто поэзия, никакая не бо­жественная. Порой – корявая, неуклюжая, несуразная. Но жила.

Бывало, стоило мне свистнуть, да-да, именно свистнуть, причём, этак по-особому: вот так «тиу-фью-фрр»! – она бросала свои ленты, пяльцы, карты, даже мимолётных кавалеров и кидалась ко мне на колени. У неё даже прозвище было Сиффле́*. Чёрт побери, ведь я любил её. Я верил в то, что в блудилище она попала в силу рокового стечения обстоятельств, каких-то интриг и прочее.

Просветлёнными глянем глазами в сизый сумрак ночной. А уж там разберёмся мы сами – темнота не впервой.