«Американиш» бы выучил только за то…

Под чтение и перевод в советские годы была заточена методика преподавания английского языка даже в советских спецшколах. Разумеется, в них учились дети партийно-хозяйственной элиты, однако отпрысков рядовой технической интеллигенции тоже было немало, да и дети рабоче-крестьянского происхождения, которым повезло жить рядом с такой школой, тоже зачислялись; кстати, cтатус ребенка в коллективе определялся не  положением родителя, а исключительно башковитостью и пятерками в дневнике. В спецшколах Еnglish изучался со второго класса. И первый год с детьми занимались по преимуществу произношением – фонетикой. Язык второклашек гнули и ломали перед зеркалами, которые они приносили на урок: [θ] – кончик языка между зубами, без голоса; [ð] – звонкий [θ] с голосом; [т] – это не русский [т], а с придыханием. Особую трудность представляло произношение [r]. «Будто горячую картошечку во рту катаете», – подсказывали учителя, но представить такое мучение было сложно – язык не поворачивался. 
В старших классах, изрядно пополнив словарный запас и даже заучив наизусть пару сонетов Шекспира, ученики спецшкол читали и переводили газету «The Moscow News». Кому-то везло с продвинутыми учителями, и тогда на партах появлялся польский журнал «Mozaika angielska». В его выпусках, о счастье, публиковались тексты песен легендарной группы «Битлз». И можно было бы с завистью выдохнуть:«Their lives are complete» («Их жизнь удалась»), если бы не казусы, порой случавшиеся на излете 70-х в казанских спецшколах, когда эти образцово-показательные учебные заведения посещали делегации из-за бугра. «Where is the toilet?» – как-то обратились два афроамериканца с элементарным вопросом к группе старшеклассников в коридоре. А те вместо ответа онемели и дружно вскинули руки с вытянутыми в требуемом направлении указательными пальцами. 
Увы, разговорному английскому в эпоху развитого социализма не учили. Знание языка Шекспира кое-кому из выпускников если и пригождалось, то лишь при сдаче кандидатского минимума в аспирантуре. Никто 40 лет назад и помыслить не мог, что в обозримом будущем падет «железный занавес» и именно разговорный Еnglish ох как всем понадобится – хотя бы для шоп-туров и познавательных путешествий по Европе. Не говоря уж о профессиональном общении с коллегами на научных конференциях, возможность поездок на которые в 90-х свалилась на наших ученых как снег на голову.

Фото: Лада Москалева
Своими «набитыми шишками» на пути обретения Spoken English (разговорного английского) делится Лада Москалева, кандидат филологических наук, доцент КФУ (можно сказать, наш казанский Хиггинс, поскольку по специализации является фонетистом):
– В школе учила английский по фонетическим фантазиям учительницы, не бывавшей нигде. Впоследствии же, сама обучая русскому студентов из Африки и Азии, с какими только вариациями английского не встречалась. И Оxford Еnglish был менее понятен, чем «рязаниш». Но вот много лет работаю с американцами, южанами, и постепенно переняла их артикуляцию. При разговоре с лондонцем, под его «добрым» взглядом, успела почувствовать себя провинциалкой и даже присоединилась к американцам в их «любви» к Queens English  («королевскому английскому).
Однако мои американцы, будучи сами преподавателями английского, все же щадили мой Upper-Intermediate , после того как выяснилось, что  скоростной южный говор одного из них едва поддается распознаванию.

Фото: Михаил Каплан

Более драматичный опыт был у казанского архитектора Михаила Каплана:
– Если мне на каком-нибудь языке сказать числительные и три слова, то дальше я договорюсь. Я знаю русский, английский и татарский, на минуточку! Почти что в совершенстве. В Казани я вполне проканаю за американца. А в Атланте могу легко закосить под татарина! И чего бы я чего-то опасался, собираясь в Америку? Готовиться? Слова учить? Да ладно! 
И вот я выхожу из самолета в Атланте. Мама, какой язык жуют все эти люди?! Что это за неразборчивая каша? Пытаясь хоть как-то выбраться из аэропорта Хартфорд в город, я предпринял титанические усилия, спросил: «Хау?» – получил развернутый ответ и захлебнулся потоком чудовищной, нерасчленимой на слова фонетики. В тумане добрался до meeting point  и был сдан на руки host’у – хозяину, принимающему гостей, американцу Дэну. Он очень старался быть понятым. Но безуспешно. Смотрел на меня с горьким сочувствием, как на умирающую собаку. Писал печатными буквами, повторял по пять раз, кормил кашкой – бесполезно. Мой мозг вскипел и покрылся коркой. Глухо! 
Я включил телевизор: о, «cкорая помощь»!.. Вот Клуни в халатике. Все как у нас. Только черта с два поймешь... Слушал погоду по радио: какой-то «Монгол Шуудан»... Подслушивал разговоры соседей на лужайке: мутанты без гортани издавали какие-то машинные звуки. Так продолжалось три дня. Меня уже решили отправить обратно. Багажом.
Однако утром четвертого дня я проснулся и обнаружил, что произошло чудо! Дикторше в радио починили прикус. Под Клуни подложили человеческую фонограмму. Приятель Дэн, похоже, перестал выделываться и принял вполне приемлемую манеру речи. Я стал понимать «южный американиш»! Мозг остыл, и корка исчезла. И то сказать, разница между «южным американишем» и школьным английским больше, чем между мовой жителя Жмеринки и речью диктора московского TВ. Дэн даже похвалил меня за мой Queens English. У Дэна, кстати, оказался вполне приличный джерсийский выговор (как-никак мальчик из Нью-Йорка). 
Первое время я порхал и наслаждался: все вокруг такие вменяемые, разговорчивые, общительные. Я стал отличать приезжих из Техаса, а меня стали принимать за командировочного из Новой Англии. Но однажды я зашел в «Бургер Кинг» (вот никогда не шляйтесь по забегаловкам!). Негр за стойкой на моё вполне внятное «Сheeseburger, french fries and cola» – ответил совершенно бессмысленным «whaaaaa?» И смотрит, подлец, язвительно. Что «whaaaaa», куда «whaaaaa»? Кому ты это сказал, черный-пречерный человек? Так я и ушел не жрамши. Спросил Дэна. А тот говорит: «Да у них там, южнее Five Point, своя жизнь. И язык другой. Я их тоже не понимаю. Не фиг тебе туда лазать!» – «Как это не фиг лазать? Там же мэрия, музей этого, как его, Мартина Лютера, зоопарк. Да и вообще, там полгорода!» – «Ну, не полгорода, а три четвертых. У нас тут вообще 75 процентов населения афроамерикенз». 
Опаньки! Так они в одном городе говорят на разных языках: WASP'ы  (а в Атланте они вообще-то – плантаторы-конфедераты: хрустальные рюмочки, крахмальные скатерти, серебряные вилочки!) и афроамериканцы. Действительно, о чем им говорить? Проще туда не ездить... Вот где собака-то порылась! Выходит, нет никакого американского языка. Друг друга поняли, и ладно. А не поняли – шут с ним. С кем-то проще перейти на испанский или даже на польский, чем пытаться найти общий американский. Вон жители Гарлема вообще на каком-то Urbaniacs говорят. А нас в России за олбанский ругают: жы-шы, ядрён батон! 
Так я прожил еще пару недель – пообвыкся. Наступила пора звонить другу в Нью-Джерси, договариваться о переезде. Звоню: «Hi, Mel! This is Mike from Atlanta». А в ответ: «Mike, what a terrible South English!» («Что за ужасный южный английский!»). Приехали... А я так старался... С тех пор на вопрос: «Do you speak English?» – я отвечаю так, как научил один чернокожий во время гулянки в Вашике на Duрont Circle: «I'm spoken American!» – «Я говорю на американском!»

Фото Татьяна Шахматова
После знакомства с опытом Москалевой и Каплана возникает проблема: какому английскому учить детей?
– Неужели гарлемский сленг восьмилетнему мальчику преподавать? – задаётся вопросом кандидат филологических наук, доцент КФУ Татьяна Шахматова. – Есть нормы литературного языка, с них начинается изучение. А уж чем закончится – это личное дело каждого.
Несовершенный английский, несомненно, сгодится в международных компаниях, где работают выходцы из разных стран. Русскоговорящих узнаёшь безошибочно – по знаменитому «рунглишу»: синтаксис русский, а слова английские, без особого почтения к фонетике. Кстати, этот «рунглиш» может даже послужить определённым сближающим фактором: чехи, поляки, греки, французы, испанцы понимают нас на «рунглише» даже лучше, чем самих англоговорящих с их особой языковой логикой.
Но… огромное и жирное «но». Это только если коммуникация ради передачи информации. Как только человек попадает в нормальное образованное общество, где язык служит не только средством передачи информации, но и социальным маркером (образования, социального положения), тут уже нужно произношение, чтобы стать своим. И вообще – это сигнал уровня образования. 
Похожую точку зрения высказала доктор филологических наук, заведующая кафедрой русского языка как иностранного ИФиМК КФУ Татьяна Геннадьевна Бочина в передаче «Русский язык за чашкой чая. Баттл поколений» (UNIVER TV); ей был задан вопрос о том, какой русский язык надо преподавать обучающимся у нас иностранным студентам, ведь, выйдя на улицу, иностранец услышит разговорную речь и сленг.
– Безусловно, – ответила Татьяна Геннадьевна, –начальные этапы, первые два-три года изучения любого иностранного языка, – это познание норм литературного языка. Именно потому, что они понятны всем носителям данного языка. А сленг – это маркер определенной социальной группы, профессиональной или возрастной. Поскольку иностранец должен вращаться в разных слоях обществах, литературный язык для него – универсальный инструмент. 

Фото: Татьяна Бочина

Михаил возражает филологическим дамам:
– В профессиональной среде (если ты программист или работаешь в инвест-банке) может случиться так, что твой собеседник – индус (тот ещё Pidgin English ) или китаец (нет худшего английского). Один мой знакомый, живя в Москве, работает силовым расчетчиком в «Боинге». Так в цеху, в Сиэтле, у него собеседники на четырех американских. Среди них нет канадцев с хорошим английским. Как жить? Какой язык учить? А в «образованном обществе» – это где? В Корнуолле? Зачем там оказываться в реальной жизни?
Синтез подходов, некий срединный путь в изучении разговорного английского языка предлагает Лада Москалева:
– Как фонетист и логопед в плане произношения могу предложить учить средний американский вариант, так сказать, легко конвертируемый. И развивать слух: смотреть голливудские фильмы без дубляжа. А дальше под конкретное сообщество язык сам мимикрирует. В заучивании же иностранной лексики с детьми рекомендую игровые задания, в которых запоминанию слов помогает моторика, в том числе  книгу «Игры-песни на английском языке».

Итак, какой сделаем вывод – забудьте все, чему учили вас в английской спецшколе, на романо-германском отделении университета и многочисленных курсах английского языка? Нет, такой категоричности избежим. Лишь подчеркнем: в предлагаемых ХХI веком обстоятельствах необходимости овладения нормативным английским и каким-то его разговорным вариантом избежать невозможно. Ведь в глобализирующемся мире борьба языков за выживание ужесточается, и English одерживает в этой схватке верх. По данным W3Techs – организации, которая занимается анализом технологий, используемых в интернете, в результате анализа 10000000 сайтов, находящихся в верхних позициях по посещаемости в Сети, распределение по языковому контенту выглядит так: первые строчки занимают английский (51,2%), русский (6,7 %) и немецкий (5,6 %) языки. А вот украинский на 31-м месте. И есть ли в этой таблице татарский?..
Таким образом, мало верить в развитие и долгое существование родного языка, выкрикивать громкие лозунги о его сохранении, – необходимо производить на нем интеллектуальный продукт и заботиться о его должной оцифрованности, в частности – в онлайн-переводчиках Googl’a и Yandex’a. С их помощью без проблем справляешься с английскими и польскими статьями: все более-менее связно, логично и понятно. Но с татарскими текстами – результат один: полная абракадабра. Например, пословицу «Cоң, хәзер, беткә үч итеп, тунны ягаргамы инде?» («Стоит ли сжигать шубу, если в ней завелась вошь?»; литературно на русском – «Надо ли выплескивать вместе с водой ребенка?») Яндекс-переводчик истолковывает так: «Ну гнида общение с ни у кого не налоговой говорят что обсуждают?»
Получается, тема плачевного положения дел в компьютерной татарской лингвистике ждет своего журналистского расследования?