«Сказание о Йусуфе» – в поисках своего Олонхо

Главный режиссер ТГАТ им. Г. Камала, художественный руководитель фестиваля-форума «Науруз». Родился 21 мая 1962 года в семье режиссера Рафката Бикчантаева и актрисы Наили Гараевой в Казани. В 1983 году окончил актерское отделение Казанского театрального училища, в 1991 году – режиссерский факультет ГИТИСа. На сцене родного театра сыграл с десяток ролей, с 1989 года начал работать в качестве режиссера, с 2002 года – в должности главного режиссера. Студентом ГИТИСа поставил на камаловской сцене спектакль «Бичура», который на фестивале «Туганлык» в Уфе получил одну из главных наград в 1991 году. Затем последовала череда творческих побед – спектакли: «Ромео и Джульетта», «Казанские парни», «Учитель танцев», «Прощайте!», «Свет моих очей», «Чайка» и др. Он поставил около полусотни спектаклей в разных театрах. Инициатор проведения конкурса «Новая татарская пьеса». Заслуженный деятель искусств РФ и РТ, Лауреат Государственной премии РТ имени Г. Тукая, номинант национальной театральной премии «Золотая маска», лауреат ХХII Международной премии Станиславского «За вклад в развитие российского театрального искусства». 

Фарид Бикчантаев руководит фестивалем «Науруз» уже более пятнадати лет. По его инициативе в 2010 году впервые прошел образовательный форум. Нащупать корни древнего татарского театра он пытается с самого начала творческого пути, найти тот сценический язык, который сегодня мог бы его передать. Поэтому ключевым произведением для исследования участников форума 2018 года стала поэма Кул Гали «Сказание о Йусуфе», над которым режиссер размышляет всю свою творческую жизнь.

– Фарид Рафкатович, существует ли такое понятие, как тюркский театр?

– Да. Я думаю, оно начало формироваться с момента развала СССР, тогда происходил процесс поиска самоидентификации у всех народов страны. Поэтому возник первый фестиваль «Науруз», который первые годы проходил в странах СНГ. А потом и СНГ тоже перестало существовать. Но попытка была. Если вспоминать эти времена, то, действительно, как-то все начали обращаться к эпосам, каким-то обрядовым традициям. Я помню все эти спектакли исторические. В поле зрения попала личность Чингисхана в том числе, многие начали претендовать на родство с этой исторической фигурой: кто такой Чингисхан – узбек, казах, алтаец, хакас или тувинец? Все бурно начали развивать эту идею. В искусстве тогда были свои проблемы, потому что все, так или иначе, существовали в эстетике социалистического реализма. Это выглядело иногда несколько нелепо, потому что иносказательность древней культуры сложно рифмовалась с теми представлениями о театре и актерском мастерстве.

– То есть, соцреализм и мифологическое сознание плохо совмещаются?

– Да, мифологическое сознание, притчевое какое-то, иносказательное с этим плохо соединялось. Иногда получалось, иногда не получалось. Было несколько удач, на мой взгляд. В Туркменистане «Дэли Думрул», я помню, был (постановка создана по мотивам эпоса «Горкут ата», в произведении нашли широкое отражение обычаи и обряды, быт и общественные отношения, верования и менталитет огузов-туркмен, – прим. ред.). Это как раз начало 90-х годов. Еще мне запомнился спектакль «Иосиф вернулся в Ханаан». Было несколько замечательных спектаклей. Это «Ежевика вдоль плетня» чувашского театра (спектакль по пьесе Б. Чиндыкова Чувашского государственного ордена Трудового Красного Знамени академического драматического театра имени К. В. Иванова с 1990 года удостаивался гран-при всероссийских и международных фестивалей, – прим. ред.). Это был процесс интересного поиска. И по-моему, он пока все еще продолжается. В Азербайджане, Туркменистане, Узбекистане, Казахстане, в Кыргызстане – везде по-разному, в разные периоды, с разным качеством, все равно, всегда существовала эта попытка отстоять свою самобытность. Помню, Дамир Сиразиев все мечтал отыскать корни татарского театра, каким же был татарский театр еще до театра «Сайяр», до Галиасгара Камала. Речь не о профессиональном театре, а о сущности театра, театра как такового. Возможно, в каком-то обрядовом виде он существовал где-то в Булгаре или в Казанском ханстве, без этого человек, все равно, не мог прожить. Все равно, были какие-то действа. Нам говорят про сабантуй, но и до него еще что-то было. Вот, это все утеряно, мы этого не знаем. У нас остались, слава богу, литературные тексты. Вот, есть Кул Гали. Есть литературные источники.

– Но текст – это же не театр?

– А какой должен быть театр? Мы сейчас все сидим в этой коробке итальянской, но ведь театр – это не обязательно только разделение зала на зрителя и сцену. Это к нам пришло из Европы. Греческий театр, средневековые мистерии строились совершенно по другим принципам. И вот, пришел какой-то человек, построил эту коробку, посадил зрителей здесь, а актеров разместил там. Вот, японский театр – он же сохранился. Хотя в нем тоже есть разделение пространства на зрителей и сцену, но там язык совершенно другой, и они там сидят как-то по-другому. Пространство по-другому организовано. И контакт совсем иной. Дело в том, что когда мы говорим «театр», мы подразумеваем люстры, кресла, двери, билеты. А театр – это, все-таки, наверное, понятие более широкое, древнее, философское. Некая договоренность, ритуал, присутствие игрового начала, диалоги Платона – это тоже театр. Театр берет начало из ораторского искусства, каких-то обрядов, ритуалов. Создается некий микрокосмос. Можно представить, как давным-давно люди пытались войти в контакт с богом Тенгри, духами, переодевались, готовились. Это и шаманские обряды, и тенгрианские, и многие другие верования. В христианстве разыгрывались Страсти Господни. Я помню, был в Колумбии, немало километров намотали по ней на машине. И вот, проезжаем с моим другом Алехандро мимо оливковых рощ, и я ему сказал о своих ассоциациях с Христом, на что он мне показал деревню с другой стороны дороги, где каждый год проводят распятие. На роль Христа выбирается юноша из этой деревни, готовится это целый год, и они совершают полный обряд распятия Христа. Этого парня распинают, камнями забрасывают, терновый венок надевают. Конечно, он после этого остается живой, и он потом – самый почитаемый парень в деревне. Это же в природе человека сидит, ну что тут поделаешь. А весь Египет тоже построен на какой-то театрализации. Египетская культура – она же вся театрализованная.

– Есть ли какой-то тюркский народ, который не принимал участия в фестивале «Науруз»?

– Наверное, нет. Может быть, какая-то народность, какое-то племя, которое осталось еще… По-моему все. Когда СНГ развалилось, а до этого мы вот съездили на фестиваль в Туркменистан в качестве гостей, и нам сказали, что он пройдет через четыре года где-то в Ташкенте. Мы очень тепло приняли идею фестиваля, тогда Татарстан тоже самоопределялся. Прошло 4 года, фестиваль не состоялся, потому что все уже совсем начали отделяться, им было не до объединения тюркского мира. По сути, СНГ – это тоже была такая эпическая идея, попытка сохранить СССР в каком-либо виде. И мне так стало грустно, что все, этого фестиваля не будет. «Науруз». Все так красиво начиналось... И вот тут надо, конечно, отдать должное двум личностям – это министр культуры той поры Ильдус Тарханов и ныне покойный директор театра Камала Шамиль Закиров. Вот эти два человека совершенно авантюристски решили, что теперь этот фестиваль будет проходить в Казани. Они обратились в ТЮРКСОЙ, к Минтимеру Шариповичу (Шаймиев – первый Президент Татарстана, – прим. ред.), получили поддержку, фестиваль впервые прошел в Казани. По инерции первых «Наурузов» мы пытались проводить его раз в четыре года. Но потом в министерство культуры пришла Зиля Валеева и предложила проводить фестиваль каждые два года. А тут мы еще «схитрили» и предложили делать ежегодно, чередуя форум и фестиваль. Потому что фестивалить можно сколько угодно, но должна быть еще и лабораторная работа. 

– Если говорить о тюркском театре, то башкирский, татарский, чувашский театры в силу географического соседства и общего исторического прошлого несколько идентичны друг другу. Совершенно иной якутский театр Олонхо. Какой еще театр так же поразил воображение и сбил шаблоны? 

– Дело в том, что, найдя свое Олонхо, тоже не стоит останавливаться, иначе есть риск превратиться в некий музейный экспонат. Поэтому сейчас уже происходит попытка соединения культур. На прошлый фестиваль приехал эстонский театр R.A.A.M с постановкой Сергея Потапова, того самого якута. По-моему, это был совершенно уникальный эксперимент. Наверное, это правильно, потому что театр сейчас должен искать эти точки пересечения, взаимопроникновения, поэтому, вероятно, это сейчас самое интересное. Хотя, грустно осознавать, что у якутов есть свой Олонхо-театр, а у нас нет. А каким бы мог быть татарский этнический театр? Не знаю, что у нас может быть. «Алиф» (Спектакль Туфана Имамутдинова, Эльмира Низамова и Нурбека Батуллы, удостоившийся «Золотой маски» 2018 года, – прим. ред.)? Вот это попытка поискать такое. Не просто как-то развеселить или обслужить, а поискать. Но я не обсуждаю, хорошо вышло или плохо, но это – событие. 

– Да, но в спектаклях театра Олонхо есть понятная драматургия…

–А в «Алифе» она и не предполагается, потому что важна сама орнаментальность, восточный ритм, цикличность, повторы. Я видел, как некоторые женщины и мужчины плакали. Они там находили для себя какие-то смыслы, что-то их тронуло. На сегодняшний день это событие попало в точку. В искусстве так и случается. Оно может быть совершенно абстрактным, но в какой-то момент оно попадет. Мы со студентами ездили в Третьяковку, где была выставлена живопись ХХ века. Начало века. Это же с ума сойти, насколько сегодня все это откликается. Искусство не может быть сиюминутным, сегодня оно кажется странным, а потом вдруг находит отклик, потом снова уходит в тень, а через какое-то время вновь выходит на авансцену. И потом искусство, я не думаю, что оно должно быть только таким. 

– То есть, тема «Сказания о Йусуфе» поэтому на форуме 2018 года и возникла, чтобы попытаться найти свое исконное по типу Олонхо?

– Мне уже пятьдесят пять, из них лет тридцать я ношусь с этим текстом. Уже все переставили его, а я никак не могу решиться. Поэтому интересно было бы посмотреть, как смогут люди, которые, казалось бы, далеки от этой книги, композитор Александр Маноцков или Мария Большакова, или педагог по речи из Питера Дмитрий Кошмин, Игорь Яцко из Школы драматического искусства, который будет заниматься импровизацией, но на этом тексте. И посмотреть, что из этого выйдет. Опять же, это люди совершенно с другим сознанием и носители совершенно другой культуры, и как они смогут туда проникнуть, и что они могут предложить или же взять для себя, и тогда, может быть, там выкристаллизуется что-то очень важное, уникальное. Это будет попытка услышать и визуализировать такой древний текст, насколько он в параметрах современного театра может существовать. Или же для этого нужны совершенно другие приемы и формы. Потому что на сегодняшний день, чтобы выйти на такие древние тексты и отыскать истоки театральности, потребуются иные формы. А в изложении драматургического материала мы, к сожалению, застыли в форме «коробки»: события – конфликт – действия – конфликт. Как сейчас. Это в принципе нормально, всем нравится, и зритель просто к этому привык. И всем хорошо, деньги идут, касса работает, все продается, свет зажигается, за электричество платим. Но! Хочется ведь как-то заглянуть за этот горизонт. 

– А если допустить мысль, что «Сказание о Йусуфе» – это не больше, чем рифмованное изложение библейской притчи?

– Во-первых, она есть и в Коране, не только в Библии. Все, вроде, так же, но там немного иная история в плане посыла. Если, например, в Библии она рассказывается как притча, не имея идеологических направлений, то в Коране тебя немножко уже поучают. К тому же это очень красивая история. Мы однажды приступали к этому произведению. Собрались командой, читали вслух, искали подходы, просто читали, потом пригласили одного дервиша, который каким-то чудом проходил в Казани. Это тоже 90-е годы. Он сидел с нами, мы задавали ему вопросы всякие. Спросили, можно ли изображать Йусуфа, ведь он же пророк. Хотя пророк или посланник – это уже из области богословия, в этом надо тонко разбираться. Ведь Пророка Мухаммада изображать запрещено. Он так удивился и говорит: «Если верите, то можно». И мы остановились. Потому что ответ был простой. И тут мы задумались! Я езжу в деревню на Сабантуй, меня приглашает мой друг – там действительно Сабантуй, все реально, первозданно. Но верят ли они, это же был языческий праздник, который был связан с посевами, дарами природы, я не знаю. А когда это превращается в некое театральное такое же действие, в бренд, это уже сомнительно. В сабантуе нет зрителей, все – участники. И в этом вся прелесть. Это такой вопрос очень сложный. А «Сказание о Йусуфе» собрано из разных текстов, это ораторское искусство. Кул Гали – что это такое? Это загадка, он писал, но почему-то в разных местах находили источники, соединяли это потом. Может, это просто передавалось из уст в уста, это тоже был своего рода театр, были слушатели, а были, значит, сказители. Как Гомер, который писал, говорил, рассказывал, пел песни. Поэтому важно найти эту природу, чтобы это как-то слушали. Видимо, у людей было настолько сильно воображение, и вера тоже – все первозданное и непосредственное. А сейчас, я не знаю…Это разговор бесконечный. Например, мы сейчас начали работу над ним со студентами. Они прочли Ветхий Завет, Томаса Манна «Иосиф и его братья», без этого очень сложно. Это наиболее мощные попытки раскрыть образ Иосифа. Есть христианская интерпретация, а есть ислам. И потом, мы знаем, что каждый посланник олицетворял какое-то проявление Бога. Иосиф нес красоту. Он был красив безумно. Поэтому как сохранить, как в себе увеличить это ощущение красоты? 

– Теперь понятно, почему сына вы назвали Йусуфом. 

– (смеется) Мы же с вами, как и многие, живем литературной жизнью. Не реальной жизнью, а литературной. 

– Татары, башкиры, чуваши – это одна грань тюркского театра, Олонхо – другая. Какие еще вы для себя определяете грани? 

– Тыва, Алтай, Хакасия. Шаманские действа. Опять же, если это не превращается в шоу. Приезжал к нам на прошлый фестиваль шаман, на улице устраивал ритуалы, вызывал духов. Это было зрелище. Алтай – это тенгрианство. Якутия – это немножко другое. Есть еще крымские татары, они были на первом фестивале. И я бы не сказал, что чувашский, башкирский и татарский театр – это одно и то же. Они разные, если приглядеться. Просто мы обращаемся к русской драматургии, к западно-европейской драматургии, так же и якутский театр, и алтайцы, и даже японцы. Кстати, в Тыве сейчас пытаются «отрефлексировать» советскую трагедию, обращаются к своим историческим личностям этого периода. Якуты, хакасы, алтайцы – все они трагично пережили 20-е, 30-е, 40-е, 50-е годы. Это ужасно. Это история страшнейшая, и они хотят ее рассказать. 

– Как «Науруз» помогает развиваться театру Камала? 

– Я не задумывался над этим. Понятно, что расширяет границы. Как бы помпезно это ни звучало, мы выполняем некую миссию. Единственная корысть – это завязать какие-то культурные связи. С Венгрией мы завязали культурные связи, сейчас Колумбия приезжает к нам. Мы побывали в Тыве, а теперь собираемся в Якутию с гастролями. Это расширяет наш круг общения. А с другой стороны – лаборатории форума позволяют нашим студентам и артистам расти. Конечно, какой-то амбициозный, нескромный момент присутствует, что мы удовлетворяем какие-то свои амбиции, когда это делаем. Радует, что к нам на фестиваль стремятся попасть. 

– Почему среди педагогов форума почти нет представителей тюркских народов? 

– Дело в том, что в этой среде есть очень много грамотных, творческих, открытых людей, которым не важна принадлежность к народности, а важен сам культурный контент, в котором они хотели бы участвовать. Мы сейчас отбираем тех, кто приезжает сюда не только учить, но и учиться. Они поэтому на Кул Гали и откликнулись. Им интересно попробовать новое. Кто-то всю жизнь занимается Пушкиным, а тут ему предложили поработать над Кул Гали. Были времена, когда педагоги приезжали учить, каким должен быть театр, как должны играть, какая музыка, декорация, и вообще смотрели на всех свысока – это было неприятно наблюдать. И, в конце концов, в этом году произойдет что-то очень интересное. Я давно к этому готовился. Я помню, как рассказывал Алехандро (Пуче – режиссер спектакля «Чернобыльский идиот», хэдлайнер форума «Науруз»-2018, – прим. ред.), мой однокурсник, колумбиец, как они были на фестивале в Финляндии. А потом вижу – читает «Калевалу». Я поинтересовался, зачем. Говорит, всем режиссерам дали эпос «Калевала», чтобы ставить по нему эскизы. Представляете?! Или этой весной мы ездили на фестиваль норвежского драматурга Йона Фоссе в Москве, организованного посольством в честь его 60-летия. Из Питера, из Москвы, из Норвегии спектакли пригласили. Поэтому мне кажется, что в этот раз будет очень интересно, какой-то опыт, потому что еще достаточно людей, которым важнее прикоснуться к культуре, а не кричать, что мы – единственная культура, имеющая право на существование. 

– В национальном вопросе любое объединение ведет к поглощению. Не произойдет ли это с «Наурузом» рано или поздно?

– Было бы, наверное, глупо и жестоко, взять и всех упростить: вот, ребята, давайте создадим один театр. Это никогда не получалось и не получится ни у кого. Даже американцы пытаются быть единой нацией, и то не получается. Японцы свою еду употребляют, есть Чайна-таун, латиносы в своем мире живут. Мексиканцы едят блюда своей кухни. Хотя все в одной стране живут – Америке. Когда мы уезжали из Калифорнии, мне позвонил мой однокурсник, который живет сейчас в Америке. «Ты куда?» – «Уезжаю». – «Ну какого черта? Ты же не видел Америку!» – «Как не видел? Я месяц в ней торчал!» – «Ну и где ты был?» – «Лас-Вегас, Лос-Анджелес, Сан-Франциско» – «Да ты не видел Америки! Чтобы ее увидеть, надо хотя бы пятнадцать штатов проехать!». Это абсолютно разные штаты, они по-разному все живут там и мышление разное, не говоря о ландшафтах. Посмотрите американские фильмы, они там спрашивают, из какого ты штата. Поэтому при единстве невозможно избежать многообразия, и это прекрасно.