Дмитрий Туманов: «Яшьлегеңдә өйрәнмәсәң, картлыгыңда үкенерсең»

Женский мир моей души

Из трёхсот шестидесятипяти дней года только один назван женским. Мне вдруг показалось это жутко несправедливым. Всё-таки «рай под ногами матери», как сказал пророк, а мы нашим матерям и матерям наших матерей и отцов – всего один день…

Я ни с кем ни о чём не хочу говорить…
Мне бы грешной душой в небеса воспарить…
Мне б умчаться туда, где сегодня гроза…
Мне б своё отражение – в Ваши глаза…
Я, наверно, не прав… Я, наверно, нелеп…
Я без Вас онемел, обездвижил, ослеп…
Ваш уход лишь себе я поставлю в вину…
Я у Вашей души в безысходном плену…
Мне б прощенье от Вас за каприз и грехи…
Мне б навеки исторгнуть из сердца стихи…
Мне б забыть тех мечтаний безудержный взлёт…
Мне б увидеть Ваш взор, что едва ли соврёт…
Я ни с кем ни о чём не хочу говорить…
Я хочу Вам улыбки беспечно дарить…
Я хочу, чтоб Ваш смех разливался звеня…
Сохрани Вас Господь от любви, от меня…
 

Мы сидели в коконе депрессии, пили чай и говорили о моей личной жизни. Не то, чтобы она была особо поучительной или интересной. Просто надо же хоть о чём-то говорить.

Меня, например, никогда не привлекала страна, способная уместиться в сапоге – пусть даже Аппенинского полуострова. К тому же, как мне казалось, Италия подобна кладбищу, где каждый камень – надгробие былому величию человечества. Меня всю сознательную жизнь манила Шотландия.

С детства увлечённый романами Вальтера Скотта, я даже во сне видел мрачные, тонущие в темноте и вековой паутине своды шотландских замков. Я мечтал вкусить напиток из вереска, который те самые малютки-медовары готовили по особым рецептам в глубине шотландских пещер, если верить, конечно, Роберту Льюису Стивенсону. Я замирал при виде фотографий мужчин, одетых в клетчатые кильты, и сладостно посапывал носом под заунывные звуки волынок, доносящиеся из динамиков проигрывателя.

Просто я тогда ещё не бывал в Италии …

Я родился в одно из полусотни воскресений високосного года, в три часа пополудни, на три недели позже срока. Но это не помешало мне встретиться с тремя самыми лучшими женщинами на свете – моей бабушкой, моей мамой и моей супругой.

Бабушка, к сожалению, рано ушедшая из моей жизни – она покинула мир, когда мне было всего семь лет, – успела подружить меня с Божьими заповедями и христианским добротолюбием. Благодаря ей я узнал, что такое – вера в справедливость. Хотя в её крестьянской жизни людская справедливость гостила редко. Рано оставшаяся без отца, она, ещё две её старшие сестры и мама одномоментно стали нищими: до революции земельный надел давался только мужчинам. Хоть и ходила с протянутой рукой, но в шестнадцать лет вышла замуж в богатую семью, где было аж восемь мужчин. Овдовела через полгода – мужа забрали на Первую мировую, там он и сложил голову. В первый же революционный год встретила другого – тоже военного. Судьба забросила их в татарскую деревню. Там она выучила татарский язык, там родила девочку.  А через несколько лет трибунал признал её мужа врагом народа. И она бежала с малолетней дочкой из деревни в город, чтобы там затеряться. Бабушка, сама имея за плечами всего лишь три класса церковно-приходской школы, учила меня грамоте, – и русской, и церковно-славянской, и татарской. Но, как говорится, яшьлегеңдә өйрәнмәсәң, картлыгыңда үкенерсең. Она поселила в моём сердце любовь к миру – нашему общему, без деления на нации, религии и цвета кожи.

Мама подарила мне всю свою жизнь без остатка. Не получив желанного вузовского образования – дочь врага народа, она всё-таки сумела стать учительницей начальных классов после педучилища. Тяга её к самообразованию и страсть к чтению достались мне по наследству. Выйдя замуж уже далеко не в юном возрасте, прожила с моим отцом недолго. Через четыре года брак распался. Отец пил и таскал вещи из дома, чтобы обеспечить себе внеочередную кружку пива или стакан водки. А ведь он был весьма талантливым человеком, разбиравшимся в технике словно сам Господь Бог. Этот талант и сгубил его. Чем в России обычно благодарили за починку телевизоров или радиоприёмников? Верно, рюмочкой… Надежда на исправление дурных нравов общества и беспредельная любовь к людям – вот credo, которое сформировалось у меня под влиянием мамы. «Плохих людей не бывает, – повторяла она мне, – нельзя судить о людях, не зная причин их поступков». Она ушла из жизни по-русски: с тихой покорностью судьбе, с молитвой на устах и опасением кого-либо побеспокоить своей смертью… Но в сердце моём навсегда осталась любовь к людям и то, что теперь называют модным словом толерантность.

Жена создала меня таким, каков я теперь. Её мир – мир науки и точных парадигм, мир бесконечной нежности и заботы, мир самоотречения и преданности – обволакивает меня, защищая от жестокосердия окружающей среды, окружающего четверга, окружающей пятницы и других окружающих дней недели. Вместе с ней я объехал почти весь мир. Любительница путешествовать, она заразила страстью к перемене мест и меня. «Si tu t'appelles mélancolie on est fait pour l'oublier ensemble», – могла бы она повторить вслед за Джо Дассеном: «Если тебя зовут грустью, мы сотворены, чтобы об этом забыть вместе». Однако под сетью слов гибнет смысл истинных чувств. И этот ускользающий от точных определений мир любящей и любимой женщины тому подтверждение: я молчу, потому что неосторожным словом боюсь спугнуть сказку моей жизни с ней. Она научила меня любить самого себя, а в себе голоса тех, кто жил до меня и подарил мне тяжёлые восточные веки, тюркскую фамилию и тягу к многоцветию культур.

Меня никогда не привлекала Италия. Но с этими женщинами, навсегда поселившимися в моей в душе, я готов был отправиться даже туда, где смешение народов, рас и культур стало базовым основанием…