ВЕЛИКИЙ ПУТАНИК, МОЙ НЕОГЛЯДНЫЙ ГОРОД…

САЛАВАТ ЮЗЕЕВ 
– Любите ли вы Казань?
 – Да, – отвечаю, – очень!
 В позднюю осень,
 В день, когда в город 
Великий приходит снег, 
И легкие ели у мерзлых обочин
 Смотрят, как женщина      
  из-под прикрытых век. 
– Очень, – я отвечаю, – очень!
 Над темной Казанкой высокие  
       башни плывут.
 И город Казань бестелесен стоит,     
     обесточен, 
Одни только души – витают, восходят,        
   живут. 
Короток век тела, 
Души – чуть подлиннее. 
Кровь замирает – предчувствуешь       
   небытие.
 А если зима, заснеженные аллеи?.. 
Жизнь, одиночество, город – убежище,       
    счастье мое.

НИКОЛАЙ БЕЛЯЕВ
Великий путаник, 
мой неоглядный город,
 ты недоверчиво глядишь
 с крутых бугров. 
Не я один узнал тоску и холод
 твоих осенних стылых 
вечеров. 
И все же в этих – с детства! –
 переулках, 
в татарской невысокой
 слободе
 я познавал – в улыбках,
 драках, муках – 
земную цену счастью и беде.
 Казань меня испытывала, била,
 теряла, терла, прятала
 в карман. 
Лукавила. Вкруг пальца
 обводила. 
И – новый заводила вдруг роман!

ЕЛЕНА БУРУНДУКОВСКАЯ
Опять Державин рукотворный
 Сидит в Казани, на посту.
 Он караулит светофоры, 
И полуночную звезду.   
Он регулирует движенье 
Неуправляемых времен, 
Вчерашней жизни продолженье,
 Недавних символ перемен. 

    Сменив поблекшего кумира, 
По воле судеб и властей
 В Лядском саду, как в центре мира,
 Среди поэтов и детей.  

 Хотя поэты – те же дети, 
Одна химера всех манит –
 Старик Державин их заметит,
 А там – гляди – благословит.

АЛЁНА КАРИМОВА 
Круглый булыжник лежит у подножья кремля. 
В гору, с горы – на него наступаю, как будто он 
тайный рычаг, и слегка повернётся земля, 
вспять повернется, моим приказаньем запутана. 
Вечное детство – не слушаться правды камней, 
правды деревьев и боя над Спасскою башнею. 
Книга во тьме существует, но все ли, что в ней
 в явь обратится и в жизнь обернётся вчерашнюю?
 И береста, и папирус, и воск под рукой… 
А захотел бы – на камне оставил – не вычеркнуть.
 Это, конечно, не я, это кто-то другой
 Вымолить хочет прощенья, из времени выпрыгнуть. 
А затихает в груди, так и здесь хорошо ему, 
под куполами небесными, вязью торжественной, 
меры блаженству не зная и счастью грошовому 
радуясь, будто и вправду музыке божественной…

АЛЬБИНА АБСАЛЯМОВА
«Счастье похоже на Самарканд, 
Или – на Марракеш». 
Помнишь, контрольный – за четверть – диктант?
 «Воздух прозрачен и свеж...»

Воздух прозрачен, как в классе седьмом, – 
Помнишь, столетье назад?
 Мы на Островского, старенький дом, 
Дети и сад-палисад.

Дети смеются. Колонка, вода. 
Помнишь, скамейка? Сидим. 
Ты предлагаешь: «Давай в города?
 Дели, Иерусалим».

Дели! Иркутск! Кишинёв! Воркута! – 
Помнишь, как ты говоришь: 
«Встретимся завтра у школы с утра
 И завоюем Париж?»

И завоюем! Сто тысяч надежд!.. 
Помнишь? А ну, перестань:
 «Счастье похоже на Марракеш,
 Ну и – чуть-чуть – на Казань».

ВЕРОНИКА ТУШНОВА
 Не понимаю, в чём они повинны, 
Все эти розовые бальзамины 
И фуксии с подвесками атласными,
 Пунцово-белыми, лилово-красными.

 Едва увижу их, перед глазами
 Старинный пыльный пригород Казани,
 Дом в три окошка, где отец мой рос, 
А в окнах шапки огненной герани.
 (В слободке не выращивали роз).

 Я представляю крошечное зальце 
С великолепным фикусом в углу. 
Врастяжку дремлют солнечные зайцы
 На выкрашенном охрою полу.

Перед диваном столик несуразный, 
Трюмо, как будто в ряске озерцо...
 У женщины худой и черноглазой
 Надменное от горестей лицо.

Заштопанные бережно скатерки, 
Дешёвый голубой сервизик в горке.
 И чистота – до блеска, до сиянья, 
Единственная роскошь бедноты. 
А вот цветы – всех смертных достоянье...

Да, я люблю мещанские цветы,
 Я без кавычек ставлю это слово 
В его первоначальном смысле, в том, 
Что люди жили тяжко и сурово, 
А труд во все эпохи был трудом.

 ...Цветы цвели смиренно, безотказно,
 В подвалах и на чердаках цвели, 
В кастрюльках ржавых, 
 В банках безобразных,
 Цвели – благословение земли.

 Теперь, когда конец домишкам тесным
 И всё иначе, именно теперь, 
Мне кажется особенно нечестным
 Взять и захлопнуть перед ними дверь.

МАРИНА ГАЛИЦКАЯ
Моя Казань без куполов, без минаретов, 
И исторических реликвий в ней не сыщешь. 
Здесь жителей с десяток, а не тыщи –
 У тысяч не попросишь сигарету. 

Моя Казань вдвоем или втроем 
Спускаться вниз, где улицы дощатей 
И уже. Ну а площади – прощайте! – 
Вы плоские, а я ищу объем. 

Я нахожу его в моих друзьях,
 Я жду от них каких-то откровений, 
Я верю в них, в их планы, в их мигрени, 
В их лица с сигаретами в зубах. 

Мы говорим о том, что каждый день 
Приносит нам и что зовется вечным. 
Мы говорим чуть громче и чуть резче,
 А рядом прошлого витает тень. 

И с будущим отчетливее связь, 
Чем корни, уходящие к империи. 
Моя Казань, мы в будущее верим, 
А прошлое запечатлелось в нас.

СЕРГЕЙ МАЛЫШЕВ
На громады домов и чугун мостовых
 полагаться опасно: 
над Казанью луна, как державинский стих, 
тяжела и прекрасна.

 
И Казань под луной ненадежно легка,
 хороша и невечна. 
И мгновенья легко переходят в века,
 и века быстротечны.
 
Августейшая ночь в миллионы веков, 
где под грохот трамвая 
только тень тишины колыхнется легко, 
вдалеке замирая.

 
Где в квартире друзей раздается звонок: 
– Вы меня извините.
 Над Казанью луна. Я совсем одинок.
 Что-нибудь измените.

РАВИЛЬ БУХАРАЕВ 
Когда вернусь в казанские снега,
 мы разглядим друг друга в свете Бога, 
и я пойму, о чём была туга, 
и я пойму, зачем была дорога… 
Мой мальчик, потерпи ещё немного, 
пока вернусь в казанские снега... 
Мне кажется, я за двоих живу. 
Мои глаза, промытые слезами,
 ещё не перестали быть глазами, 
и уши слышат словно наяву
 твой голос – в Лондоне или Казани:
 мне кажется, я за двоих живу. 
С московской фотографии смешной
 ты указуешь путь назад – в начала
 терзаний и предательств, мальчик мой. 
Уже тогда в душе моей звучала
 казанская метель и намечала
 заснеженный и вьюжный путь домой...
 Но где наш дом? Давно кружит пурга 
по-над страной в развалах бурелома;
 не различить ни друга, ни врага, 
дорога, как и прежде, незнакома, 
но знаю я, – ты, слава богу, дома, –
 когда иду в казанские снега... 
Отчизна, как всегда, едва видна. 
Бог не нагрузит нас чужою ношей.
 Твои надежды предала страна,

но грязь и кровь забелены порошей: 
снега – они сияют, мой хороший. 
Отчизна, как всегда, едва видна. 
Теперь один я делаюсь старей.
 Мне оклик твой с небес – 
порукой чести: 
в ночи кромешной чётче и острей
 я слышу от тебя скупые вести;
 но живы мы не порознь, а вместе, 
пускай один я делаюсь старей.
 Когда в душе вздымается пурга,
 когда со всех чужбин в святые дали
 зовут меня казанские снега, 
я знаю – как и ты, снесу едва ли
 всю эту ложь, но сладко и в опале,
 когда зовут казанские снега. 
За неизбывный, нервный непокой,
 несклад и небыль, невидаль и несыть
 уже сполна заплачено тоской.
 Былого не обмерить и не взвесить… 
Устав чудить, мечтать и куролесить, 
во сне твоих волос коснусь рукой… 
Мой мальчик, потерпи ещё чуть-чуть, 
Уже не так долга моя дорога. 
Когда-нибудь, малыш, когда-нибудь
 мы разглядим друг друга в свете Бога. 
Всё было – горе, счастье и тревога…
 В казанские снега ложится путь.