ТЕАТР РАДОСТИ

Гость февральского номера журнала «Идель» – художестенный руководительдиректор Казанского академического русского Большого драматического театра им. В. Качалова, неисправимый оптимист Александр СЛАВУТСКИЙ. Порой он может высказаться хлестко и безапелляционно, но чувствуется: за каждой его фразой стоит любовь. К театру, зрителю, искусству, самой жизни – но обо всем по порядку. 

– Александр Яковлевич, добрый день! Премьера нынешнего сезона – «Дракон» по одноименному произведению Евгения Шварца. Это стало одним из самых обсуждаемых событий текущего театрального сезона. А как Вы решаете, что будете ставить именно эту пьесу? 

 – Во-первых, пьеса должна нравиться мне самому, во-вторых, быть актуальной и современной, в-третьих, в труппе должны быть подходящие артисты. Если в театре нет Гамлета, ставить «Гамлета» бессмысленно. У нас репертуарный театр, мы не приглашаем никого с улицы, да и Гамлеты не валяются на дороге! Я долго вынашивал мысль вновь поставить «Ревизора», но играть было некому – и вот, наконец, все сложилось, и скоро я за него возьмусь. 

– То есть «Дракон» появился в Качаловском... 

– …потому что он чрезвычайно актуален! И это при том, что пьеса Щварца написана еще в 1943. Да, несколько устарела подача, но это и немудрено: театральная эстетика меняется каждые пять лет. Над «осовремениванием» стилистики «Дракона» пришлось много и серьезно работать. Собственно, работать надо над любой пьесой, эстетические воззрения меняются, и важно уметь приблизить ее к сегодняшнему дню. Несмотря на серьезную адаптацию, мы ни на сантиметр не отошли от сути пьесы. Кроме того, мы добавили вокальные номера, создав фактически мюзикл. Я не люблю занудный театр, не люблю, когда со сцены читают нотации. Уверен: любые серьезные вещи нельзя внедрять в сознание человека тошнотворным путем. Театр – это все-таки медицина души, поэтому надо не насиловать душу, а находить возможность быть для человека нужным и интересным. Я оптимист и, как и автор «Дракона», считаю, что жизнь сама по себе счастье. 

– Театр должен радовать? 

 – Безусловно! Счастлив, что с этим согласна и наша публика, давно и трепетно преданная театру. Это поразительная вещь – быть зрителем! Недавно был случай: один из наших постоянных зрителей, который ходил на все спектакли и всегда бывал на премьерах, поднимался на сцену с цветами и... упал в оркестровую яму! Выскочил оттуда целый и невредимый, а жена отняла у него цветы и сама подарила. И этот человек продолжает приходить на наши спектакли, поздравлять нас с праздниками. На Земле вообще живет множество потрясающих людей, и все они хотят радости, хотят праздника! Люди приходят к нам, в то время как могли остаться дома и смотреть телевизор. В наш театр ежегодно приходит около 130 тысяч зрителей, у нас хорошая заполняемость. Но в то же время телевидение одним махом выливает помои на миллионную аудиторию, массовая телевизионная культура разрушает то, что мы создаем! Порой там видишь такое, что становится страшно! Как этому противостоять, я не знаю. Проповедую то, к чему стремился Антон Павлович Чехов: «Нести свой крест и веровать». Другого ничего не остается. И я все равно верю, что жизнь – это счастье. Верю, что театр не должен мучить человека. И конечно же, во всем должна быть самоцензура. Если я берусь за Шварца, то я думаю о Шварце, о том, что он хотел написать, а уже потом, совпадает ли это с моими взглядами. Сегодня масса людей, так называемых «постмодернистов», считают, что не имеет никакого значения, Шварц это или Гоголь, главное – выплеснуть на площадку свое эго. Это недопустимо. 

– А Вам какой персонаж «Дракона» всех ближе? 

– Я считаю, что они все живут во мне: и Дракон, и Бургомистр, и Ланцелот, и даже сам Евгений Львович Шварц. Дракона мне невыносимо жалко. Вот он поет о том, что жизнь проходит, и это тоже мне понятно. Я строил театр 25 лет, я вижу, что люди счастливы в моем театре, мы хорошо зарабатываем, и зарабатываем именно нашими спектаклями, нашим творчеством. Мы поставили «Дракона» и не ошиблись, я считаю, ни в выборе жанра, ни в найденном пространстве: суровом, жестком, созвучном нашей сегодняшней жизни. 

– Не могу не отметить потрясающие костюмы и шикарную обувь! На мой взгляд, открой Вы при театре бутик, в котором можно было бы приобрести что-нибудь из увиденного на сцене, от покупателей не было бы отбоя! 

– У нас есть собственный сапожный цех, где к каждому спектаклю шьется специальная обувь. Это не менее важно, чем сами костюмы, к пошиву которых мы всегда подходим с особой тщательностью. Так, для «Дракона» создали костюмы с отсылкой к работам легендарного модельера Александра МакКуина. 

– А желания ставить пьесы современных авторов не возникает? 

– Это непростой вопрос. У нас идут и Коляда, и Залотуха, и Квирикадзе, и Володин. Это достойная литература. Но, как правило, работы современных авторов – это нарисованный очаг из сказки про Буратино: в него случайно ткншь, а за красивой картинкой ничего нет. Они неслучайно называют свои опусы текстами. Вот интересная вещь: современная драматургия всегда была проблемой, сколько лет я живу! Всегда были какие-то лаборатории, чего-то писали, и сегодня создают их искусственным путем, но толку от этого немного. 

– Они должны зародиться сами? 

– Конечно! Кто создавал искусственно Чехова, Булгакова, Вампилова, Петрушевскую? Я бы с удовольствием сделал сегодня что-нибудь современное, но у меня такое ощущение, что классика гораздо актуальнее! Чего стоит тот же «Ревизор»! Вспоминим бессмертное: «Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела». Ну куда еще современнее, напишите такую пьесу про наше время! 

– А если бы написали, Вы бы взялись за постановку? 

– Почему нет, если она мне понравится? Я думаю, что и наш «Дракон» получился не таким уж беззубым. Повторюсь: я убежден, что театр должен быть театром радости, и даже самые жесткие, самые трагические спектакли все равно должны оставлять надежду, веру, что жизнь не бессмысленна. Когда художник говорит: мы не занимаемся политикой, это не для нас, то это заведомо вранье, потому что тезис «мы не занимаемся политикой» – это уже политика. Это позиция, и она ложная, потому что искусство вне политики не существует. Вне гражданской позиции не бывает творчества. Если я что-то принимаю, а чего-то не принимаю, это тоже позиция. Вот в мой кабинет двери всегда открыты, у меня нет секретаря, и это тоже определенная позиция. Ко мне может зайти любой человек, мне нечего скрывать, я в состоянии отстоять любую точку зрения. Уверен: театром должен руководить художник. До Казани я руководил Ростовским театром, где тоже одновременно был и худруком, и директором. То же самое и здесь. К работе над любым спектаклем я подхожу одновременно с двух позиций. Я не могу сам себе сказать: нет денег. Я же знаю, что деньги есть! А когда театром руководит директор, он может в какой-то момент сказать: денег нет, выкручивайтесь, как хотите! 

– Но порой Вас критикуют: мол, костюмы дорогие, декорации дорогие... 

 – А почему они должны быть дешевыми? Что значит дорогие и что значит дешевые? Все мои спектакли себя экономически оправдали. Нет ни одного спектакля, который не оправдал бы затрат на себя. Вот «Дракон» – один из самых дорогих наших спектаклей, но и он уже 2/3 расходов заработал, и до конца сезона себя полностью окупит. Ни один спектакль мы не делаем абы как, тяп-ляп. 

– Одна из самых впечатляющих сцен «Дракона» – битва в воздухе. А как Вы придумывали все эти механизмы, которые летают, ездят и всячески удивляют зрителя? 

– Так и придумывал. Ходил и мучался. У Евгения Львовича написано: ковер-самолет. Ну какой ковер-самолет?! Я искал эквивалент, который будет убедителен. Я же понимал, что никто не поверит что это по-настоящему, люди пришли в театр обмануться, они понимают правила игры. 

С юности я занимался и авиамоделизмом, и морским моделизмом, и многим другим, и сам придумал, как все это сделать! Рассказал главному художнику театра Александру Патракову, он нарисовал этот самолет, потом я своим слесарям дал задание, один из них авиационный институт закончил, он сделал так, чтобы винт крутился, лампочки горели... Фантастика? Да! Неслучайно и жанр самого спектакля мы определили как «фантастическая история с музыкой». 

– Новые артисты каждый год поступают в труппу? 

– Практически да. Случается, что кого-то и выгоняем, не без этого, но стараюсь этим не увлекаться (смеется). Проблема молодых артистов такова, что они приходят к нам практически необученными. Приходится процесс обучения продолжать. Можно сказать, что, придя к нам, артисты проходят профессиональную акклиматизацию. 

– В спекталях Качаловского много музыкальных номеров, а петь все умеют? 

– Нет, но я стараюсь, чтобы они учились этому. У нас есть замечательные специалисты: хормейстер Леонид Тимашев, композитор Ляйсан Абдуллина, не так давно закончившая аспирантуру Казанской консерватории. 

– Ваши дальнешие планы? 

– Я удивляюсь, когда режиссеры вопрошают: «Что поставить?». Я вот не знаю, когда успеть все поставить! Это и «Ревизор», и «Бесы», и «Свадьба Кречинского», и многое другое. Классика ведь потому и классика, что всегда современна. Человек не меняется: ревность остается, любовь остается, зависть остается, преданность остается, дружба, верность, воровство, обман... 

– В Вашем кабинете висит экран, на котором видно, что происходит во всех помещениях театра. Каждый день наблюдаете за тем, что происходит? 

– Поскольку я бываю здесь каждый день, почему бы мне не наблюдать? Вижу, что происходит во всех цехах. Тебя видел, как ты шла. 

– А на что вы обращаете внимание, когда туда смотрите? 

– Кто что делает, кто бездельничает, кто работает, кто гуляет. Смотрю, как живет театр. Как контролеры в зале себя ведут. 

– И какие-то замечания можете сделать? 

– Могу. Делаю, очень сильно делаю! 

– Интересно, а как Вы поощряете и наказываете своих сотрудников? 

– Могу наругать, могу сказать, что премию не дам, но потом даю, мне их жалко, и даже если сильно провинились, совсем не лишаю, но чуть-чуть уменьшаю. Поощряем премией, которая у нас выдается по коэффициенту трудового участия, и, конечно, большую премию получует тот, кто хорошо работает. Вот в прошлом году мы заплатили премию 9 раз! 

– Вы бы хотели, чтобы Ваш внук продолжил актерскую династию? 

– Даже не знаю. Я хочу, чтобы он был счастливым, чем бы он ни занимался. Хотя уже сейчас видно, что по своей природе он темпераментный, очень заразительный, активный. Впервые он оказался на спектакле, когда ему не было еще полутора лет, и внимательно смотрел «Тома Сойера»! 

– А как Вы проводите с ним время? 

 – О, много времени проводить с ним непросто! Он же долго не стоит на месте, он бегает каждую секунду, он как электровеник! Но всегда с радостью заезжаю к нему, привожу подарки, Света бывает чаще (прим. Светлана Романова, народная артистка РТ, супруга Александра Славутского)... Я купил ему велосипед, спортивный комплекс, кровать, парту. Он за партой любит сидеть... 

– А как Вы реагируете на критические выпады в Ваш адрес? 

– Ну как на это можно реагировать? Любые мои реакции становятся радостью для авторов этих выпадов, они мои высказывания потом цитируют! Когда полный зал зрителей, люди кричат «браво», что они могут сказать? Мне их жаль. Сидят придумывают, изобретают, как плюнуть в мою сторону. 

– Зачем? Особенности человеческой натуры? 

 – К сожалению, сейчас очень многое построено на пиаре, на имидже. Я-то сторонник личностей, а не имиджа. Имидж – это, прежде всего, то, что придумано, то, что можно смыть. Как с этим бороться, я не знаю. Но продвигать нужно только те истины, в которые ты веришь. Вот у меня люди в зале должны плакать и смеяться, и я добиваюсь этого. Для этого надо владеть профессией. А когда человек не владеет профессией и делает какую- нибудь лабуду и потом говорит: «Они просто не понимают, это народ дурак». Но ведь если человек не поймет на этом уровне, он поймт на другом! Сердце-то ему никто не заменял. Другой вопрос, что одни люди тоньше чувствуют, другие менее эмоциональны. Одни готовы к состраданию, другие нет. Но другого зрителя у нас нет. Как говорит в «Драконе» Ланцелот : «Все равно они люди». Вот почему я и сказал, что вбираю в себя и Ланцелота, и Дракона, и Бургомистра, и хочу, чтобы моим людям было хорошо в театре. А чтобы им было хорошо, все равно должны быть компромиссы. Построить театр без компромиссов нельзя, а разрушить можно.