Борис Гинзбург. Новый круг непостижимой жизни

* * *

Над брусничным болотом лишь серые сосны сухие,
                палёные снизу,
                да серая мокрая губка,
                нависшая низко.
Где-то рядом вот так же, как ты, копошатся по кочкам омшелым
                в буреломе-горельнике
                сборщики ягод,
                друзья и чужие.
Перекличка затихла, у каждого, значит, участок богатый
                и бегать не надо –

                знай дёргай и дёргай.
Ни души. Ты один. Над тобой только сосен скелеты                
                и тучи сплошные.
Ни души. Только чем объяснить, что внезапно так
                плачешь ты,
                горько так,
                сдавленно,
                сладко?
Тем ли только, что в позе застигнут такой – на коленях –

                как будто в молитве?..
Или тем ещё, что умилён этой щедростью божьей,
                рассыпавшей красные ягоды
                в бархат зелёный?

Ни души...
       Ни души??.
                Это вы? – мама, папа?!
                Ни звука, но –
                слёзы и слёзы.

* * *

Когда музыка разрывает грудь
и голову несёт к чертям под ноги, –
о боги, боги! – должен кто-нибудь
прийти к богам смертельно одиноким!

Ужасно одиночество богов!..
Опасно, – чёрт-те что случиться может!..
Нечасто из чащобы, из логов
несчастным понимание предложит

с побежкой волчьей вопиющий зверь,
темна его душа, – ещё поглотит...
Но что-то говорит тебе: «Поверь! –
ведь всё-таки душа...» Тебя колотит,

но ты идёшь за ними или, счастлив,
садишься на него и – прочь от страха,
и вас несёт божественный мотив
Моцарта Вольфганга или Йохана Баха...

И зверю веришь ты, и зверь – тебе...
Изверившимся так легко поверить...
Так тёпел под тобой его хребет...
Но – только не назад... – но надо вперить 

глаза вперёд и вверх! В кромешной тьме
узришь звезду, очей не разевая,
и – по звезде, пока рассвета медь
не полыхнёт, и не заснёшь, зевая...

И рядом ляжет зверь, он так устал
и сам в лесах таскаться одиноко,
и тосковать, и выть, и добрым стал...
... согрелись души! А над вами – Око...

и теплота с высот идёт к низам...
Опять она вам утолила жажды...
«Ну что, божок?.. Вот серый волк не знал,
что делает... а ты поймёшь однажды...»

* * *

Февральской тёплой ночью мрак сгущён,
он властвует в оцепенелом лесе.
Лыжню ища на ощупь, тьмой смущён,
куда плывёшь ты в этой вязкой взвеси?

Внезапным хрустом вспугнут, не вскричи –

то дерева, заламывая длани,
мучительно ворочают в ночи
промёрзшими замшелыми телами.

Уже им в корни вколот тот раствор,
что через месяц-два вовсю забродит,
ну а пока, до тех грядущих пор –

не живы, не мертвы, а пьяны вроде.

Их предвесенний сон тревожен, рван,
наполнен призраками, тягостно похмелен.
Разбудит их очередной обман,
назойлив, звонок, солнечен и зелен...

И всё по новой:
здравицы весне,
круженье крон в туманце липких листьев,
там – буйство лета,
а ему вослед
крушенье неминуемое близко –
анабиоз –
кому-то страшный сон, 
кому-то смерть: от порции наркоза,
от вьюжистых ветров под вой и стон,
от затяжного жгущего мороза...

А там, глядишь, опять
природы князь
наркотик обещаний в корни вбрызнет,
и заскрипят живые, шевелясь,
и – в новый круг
непостижимой жизни.