Обещания

– Мам, а дедулю когда из больницы домой отпустят? Новый год же скоро. Сказал, что коньки подарит и кататься научит ещё. И вообще, выздоровеет. 

Мальчик сидел на полинявшем ковре, с забавными фигурками жирафов по периметру. Сидел себе – среди кисточек, карандашей, баночек с гуашью и скомканных листов – и рисовал. 

– Вот папа придёт и скажет, – сказала мама и, приглушив серебристым пластиковым пультом повизгивание пёстрой стайки лицедеев в телевизоре, спросила:

 – Покажи, что получилось? 

Мальчик, осторожно придерживая за края, приподнял лист плотной бумаги, на котором было нечто зелёное, с пятиконечной алой звездой и длинной то ли трубой, то ли телескопом, в дыму и пламени. Судя по всему, нечто было танком. Взглянул на маму. 
– Мы ещё Ёлку с дедулей нарядим. Молодая женщина отвела глаза.

Пришёл папа, усадил сына на диван в гостиной. Сел рядом. Обнял.

 – Знаешь, Антош, дедуля болел… болеет сильно. 

– Знаю, пап. Но его же полечили? 

– Полечили. Он потому и в больницу ложился. Каждую осень, а мы его навещали. Помнишь?

 – Помню. Только не теперь. Дедуля сказал – не надо. Потому что ненадолго. А надо?

 – Не надо. Мальчик замер. 

– Дедуля очень старался с болезнью справиться. И справлялся. Только ему лет немало. И сил уже немного. 

– Он справится. Он мне обещал. 

– Знаю. Только… он не справился в этот раз. Мужчина замолчал. Посмотрел на сына долго. 

– Антош, дедуля не вернётся. Болезнь сильней оказалась.

Мальчик моргнул и, что было силы, ударил кулачком по диванной подушке. Мужчина обнял сына. Скоро их позвала мама мальчика. Ужинать. Отец разомкнул объятия. Поднялся с дивана. Антон поднялся следом. Поглядел на пластиковую новогоднюю елку. Ненаряженную. Огляделся. Показалось, вдруг будто в гостиной стало просторней. И тише. Антон вышел в коридор. Дверь в комнату деда была открыта. У застланной куцым пледом кровати лежали мохнатые тапки в цвет апельсина. «Мы с мамой подарили. Дедуля их медвежьими лапками называет». На придвинутой к изголовью табуретке каким-то чудом умещались раскрытый журнал с начатым кроссвордом, огрызок карандаша, стёртый с одной стороны ластик, очки со сломанной дужкой, аккуратно сложенный носовой платок и настольная лампа под бумажным абажуром. Мальчик перевёл взгляд на полки с книгами. Разноцветные корешки перемежались разноцветными же коробочками, конвертами, исписанными убористым почерком бумажными листами и листочками, открытками. «С Новым Годом! С 23 Февраля! С Днём Рожденья!» Ближе к окну грудились упаковки с лекарствами. Меж них – таблетки и капсулы вроссыпь. Рядом – гранёный стакан с чайной ложкой, тонометр, крошечный бюст композитора Чайковского и фотография в рамке. «Это дедуля на фотографии. Давно. И бабуля. Я её не застал. И папа тут». Мальчик повернулся и отразился в ростовом зеркале платяного шкафа. «Я что, плачу?!» Мальчик отёр глаза ладошкой. Подошла мама. Обняла было, но мальчик уклонился. Мама только и успела, что за руку ухватить. Антон руки не отнял.

– Антошк, пойдём, я шарлотку испекла, как ты любишь. Сын промолчал, а мама и не ждала ответа, повела за собой. Следующим утром Антона разбудило завывание пылесоса. Голос отца. Неразборчиво. Клацнула входная дверь. Тишина. В комнату заглянули. Мальчик сделал вид, что спит. Мама сделала вид, что верит. Ближе к обеду поехали к маминой сестре. На третий день приехал папа. Засобирались домой. 

– Может, у меня Новый год встретите? – спросила мамина сестра. 

– Дома встретим, – ответил папа, –  а первого к тебе. Дома было прибрано и холодно. До озноба. 

– Серёжа, закрой форточки, – сказала мама. – Сейчас, – ответил папа. 

– Антошк, ты не раздевался бы пока, – сказала мама. Мальчик угукнул и, как был одетый-обутый, сел на пуф в коридоре. Дверь в комнату деда была закрыта. Антон поднялся, приоткрыл её, заглянул. Занавесок не было. Книжные полки опустели. Кровать – разобрали и сложили у окна. Середину комнаты заняли картонные коробки и железный таз. 

– Антош, – мамина рука тронула плечо сына. 

– Мама! А где же книжки?! И фотография?! 

– Антош, успокойся, пожалуйста. 

– Мама! А где медвежьи лапки?! 

– Какие лапки? Подошёл отец. Из картонного короба были извлечены оранжевые тапки деда. 

Нашлась и фотография. Антон забрал и то и другое. Прижал к груди.

 – Не выбрасывайте! Это на память! И книги! Я прочту!

Наступило 31 декабря. Родители принялись наряжать елку. Антон не помогал. Ушёл к себе в комнату. Не раздевшись, лёг в постель. Накрылся тяжёлым стёганым одеялом с головой. Так и лежал. Мама заглядывала, но не тревожила. Мальчик не спал. Мальчику очень хотелось выйти. Выйти туда, где Новогодняя Ёлка, где папа и мама, где ждут. Ждут и любят. «А я не выйду». 

Так и не вышел. Лежал. Дедулю жалел. Но себя больше. Жалел, что не будет теперь ни коньков на Новый Год, ни похода с дедом на каток. Не будет вечернего чаепития с булочкой. Не будет рассказов про замок в далёком северном городе, замок – с золочёным шпилем и горящими сквозь туманы жёлтым электрическим огнём окнами; не будет историй про стремительные и грозные броненосные корабли, на которых служил дедуля, когда был юным курсантом в мореходке; и про кладбище настоящих фашистских танков, по которому лазил с друзьями, когда был мальчишкой. Не будет ежевечернего чтения вслух. Не будет ответа – отчего вселенная бесконечна и как выглядит эта самая бесконечность. И почему здороваться надо первым и девчонок не бить, а даже наоборот. И маме не грубить, и вообще никому. И как драться за правду, но лучше не ссориться. И как слово держать. И как считать столбиком, дедуля не научит. И в первый класс не отведёт. «Потому что дедули не будет. Не будет, не будет, не будет». 

– Будет тебе, Антон. 

– Мама, это ты? Тишина. 

– Пап? 

– Антон приподнял край одеяла и выглянул. В комнату проникал белёсый свет уличного фонаря. Шторы на окне не были задёрнуты, и видно было, что за окном снегопад, а на подоконнике – дедуля. Сидит себе, ножки свесив. «Дедуля так раньше любил сидеть. Он мне фотки старые показывал, там одна, где он так же сидит и курит. Только курить вредно. Дедуля говорил». Дедуля и не курил. Глядел на внука. Улыбался. И был не страшный. И не усталый. Весёлый и добрый. Только как будто понарошку. Как в телевизоре. Вроде рядом, а на самом-то деле… – На самом деле, Антон, я рядом.  Только ты не говори никому.

 – Почему? 

– Не поверят, пожалуй. Не говори. Замётано? 

– Замётано. 

– Ты, Антон, маму с папой не оставляй. Иди к ним. Новый Год скоро, а ты под одеялом. Не дело. Иди и не оставляй их. Обещай.

 – Обещаю. Только без тебя скучно. 

– Скучно?

– Плохо. 

– Вот скажешь! С мамой и папой – плохо? 

– Нет. С мамой и папой хорошо. 

– А ты говоришь плохо. 

–Я не про то. 

– А я про то. Иди к ним. 

– А ты?

 – Я – к своим маме и папе. Иди. Мальчик выбрался из-под одеяла. Встал рядом с кроватью.

– Дедуль. 

– Что, Антошка? 

– Дедуль, жалко, что ты меня на коньках кататься не научил. 

– Жалко, Антошка, помнишь где? 

– Помню, – мальчик улыбнулся. 

– Вот и славно. А кататься – кататься тебя папа научит. И почище меня

– Дедуль, а коньки? Обещал. 

– А Дед Мороз-то на что? Иди. 

– Дедуль, а ты поправиться обещал ещё... Ответа не последовало. Да и отвечать было некому. Подоконник был пуст. 

– А мы тебя будить собирались, – сказала мама и обняла сына. Антон принял объятия.

 – А чего его будить, он всё правильно сделал. Отоспался перед новогодней ночью, – сказал папа, оторвавшись от смартфона. 

– Гляди, Антошк, всё как ты любишь: и зимний, и под шубой, и пельменей налепили, – сказала мама. 

– Пельмени что, тут Дед Мороз кой-чего оставил под ёлочкой, – сказал папа и, улыбнувшись, добавил: 

– Это ты любишь.

 – Я  вас люблю, – сказал мальчик очень серьёзно.

Дед Мороз оставил под новогодней ёлкой коньки. Хоккейные. Про какие мечтал. «И какие дедуля обещал». А кататься Антон научился. Не сразу, конечно. Но про то – другая история.

автор: Алесей Егоров
Казань, 2019, сентябрь