Признание у ёлки

За ёлкой Маша пошла сама. Сначала хотела попросить Гришу, бывшего мужа, два раза брала в руки телефон, но так и не позвонила. Думала обратиться к Коле, добрейшему соседу с пятого этажа. Но с ним нужно было потом пить чай, о чем-то говорить, смотреть, как он улыбается губами и густыми рыжими усами, а настроения шутить не было совершенно. Маша была одна и знала, что рассчитывать ей не на кого. Под Новый год эта мысль колола особенно больно.

Над ёлочным базаром висел густой хвойный запах. Продавец-кавказец сидел на бампере вишнёвой девятки, плевал на закоченевшие пальцы и шуршал купюрами, его компаньон обхаживал семью с двумя детьми и показывал им дерево за деревом. Машу никто не видел, она встала в стороне и переминалась с ноги на ногу.

Раньше за ёлкой всегда ходил муж. Высокий, под метр девяносто, он выбирал самое большое дерево, и потом они вдвоём смеялись, когда ёлка  упиралась в потолок и приходилось подрезать ей макушку. Новый год – семейный праздник, и Маша решила, что будет делать вид. Муж в командировке, не отпустили домой. Да, ей тоже очень жаль.

– Чего тебе, красавица? – кавказец обмерил Машу взглядом, задрав голову вверх, и вытянул рукавицы из оттопыренного кармана. Он начал с карликовых елей, но быстро понял, что они не подойдут. Отец двоих детей заплатил за невысокую пихту с толстыми ветками и улыбнулся жене. Маша кивнула на ёлку высотой с её рост.

– Дотащишь сама? – вытаращил глаза продавец.

Маша уткнулась носом в колючий шерстяной шарф, схватила ёлку за макушку и поволокла по пушистому снегу. Темнело, но фонари ещё не зажглись. До дома было недалеко, но Маша старалась идти быстрее, чтобы не встретить знакомых. Иголки кололи ей руку через поношенную перчатку.

Она запыхалась, лишь когда поднялась на третий этаж своей брежневки. На шуршание веток в коридор выбежал сын. Серёже было четыре года, он хотел сам наряжать ёлку и теперь прыгал рядом с матерью. Васька, чёрный кот с белым пятном на шее, дремал, развалившись на диване, и на шум открыл зелёный глаз. Маша зарылась холодной рукой в его пушистую шерсть и пошла за подставкой под ёлку.

Была у неё мысль купить новые ёлочные игрушки, но годовую премию выдали в два раза меньше, чем обычно. Старые украшения Маша хранила в картонной коробке с самодельными перегородками. Она стащила её с антресоли и раскрыла – стеклянные шары и фигурки сверкнули праздничным блеском. Рядом лежали бусы.

– Доставай, – кивнула Маша сыну.

Серёжа потянул за конец нитки и попятился с ней назад, ступил два шага и встал – бусы больше не поддавались. Он дёрнул за нитку сильнее, потом ещё, пока клубок из мелких серебристых бусинок не шмякнулся на пол. Маша рассмеялась впервые за вечер и за много дней. Она распутала бусы, верхние ветки нарядила сама, а нижние оставила для сына. Следом повесила гирлянду и взялась за большие синие шары, шесть таких штук она задорого купила в год рождения сына. Деньги тогда нужны были на всё, их, как всегда, не хватало, но хотелось ей, чтобы тот Новый год, который они впервые встречали втроём, запомнился.

Маша аккуратно брала по одному шару в ладошки и сажала их на верхние ветки и в середину ёлки так, чтобы рисунки – снеговик, снежинки и надпись «С Новым годом!», искрившая блестками, смотрели на неё. Шары были красивы, но глубокий синий цвет казался ей сейчас холодным, даже ледяным, а стекло, из которого они были сделаны, таким же хрупким, как её жизнь и семья.

Серёжа вынул из коробки фигурку русоволосого паренька, одетого в белый кафтан с зелёным воротником, и такими же полосами на рукавах и в красные штаны. Мальчик сидел на прищепке, которой и цеплялся к ёлке. Фигура была раритетной и досталась Маше после смерти бабушки. Когда той не стало, они поехали с матерью разбирать её вещи, готовить квартиру к продаже. Маша отказалась тогда от хрусталя, посуды, не распакованного комплекта постельного белья, а взяла только с десяток старых чёрно-белых фотографий, ещё довоенных, где бабушка была молодой и красивой, почти все книги  с пожелтевшими от времени страницами и старые новогодние игрушки.

Украшения были сделаны из стекла и так искусно, как сейчас уже не делают или делают, но за очень большие деньги. Из бабушкиной коллекции сама Маша больше всего любила маленький чайник. По цвету он был серебристым, с малиновой полосой и зелёными точками на ней, а по форме – пузатым, с тонюсенькими ручкой и носиком. Фигурка напоминала Маше о последнем годе жизни бабушки, когда они часто пили на её тесной кухне крепкий чай, заваренный с сушёной мелиссой и листьями смородины, и говорили часами. Маша расспрашивала старушку о лагерной ссылке, и та вспоминала, как валила лес по колено в мутной, студёной воде и мечтала о стакане обыкновенного кипятка. Как хотела бы Маша купить сейчас маковый рулет, пойти к бабушке и выговорить ей всю свою боль и рухнувшие мечты. К матери она пойти с этим не могла, потому что без суда и следствия была бы виновата и опозорена. Такого мужика упустила!

– Мам, ты что ёлку не наряжаешь?

Маша потянулась к коробке и взяла серебристого, в разноцветных маленьких пятнышках пони – любимую новогоднюю игрушку отца. Ему она могла бы сказать правду, всю целиком: как стала ловить чутким носом запах цветочных духов на воротнике мужа, как он начал задерживаться на работе, а четыре месяца назад «полюбил другую», собрал за два часа вещи и ушёл. Грише отец никогда не доверял, видно, чувствовал. Доченька моя золотая, не стоит он твоих слез… Но папа сильно болел, ходил по врачам, лежал в больнице – не могла его расстраивать Маша и ничего ему не говорила.

На ёлку нужно было ещё повесить разноцветные шишки, присыпанные инеем. Маша взяла розовую и золотую, а зелёную протянула Серёже. Неукрашенной осталась одна нижняя ветка, мальчик собрал кустистую лапу в пучок и продел её в нитяную петельку от игрушки. Кот Васька шевельнул антеннами бровей, выждал, когда Серёжа отвернулся, а Маша зависла над другой веткой, и направился прямо к шишке. Он подкрался к ней, привстал на задних лапах и в два резких движения сбил игрушку на пол. На её удар об паркет обернулась Маша, взвизгнула, но кот уже не слышал никого, а погнал добычу по комнате и угодил ей в чугунную батарею. Игрушку разорвало на осколки, как снаряд, ошалевший Васька даже пригнул морду к полу и, получив мягким тапком по уху, ретировался на диван.

– Серёжа, я сколько раз говорила не вешать стеклянные игрушки на нижние ветки! Ты почему за котом не следил? – Маша заходила по комнате, всплескивая руками. – Да это же из детства твоего папы игрушка!

Она рухнула на диван и закрыла лицо руками, сжалась вся и захлюпала носом. Серёжа, уже ожидавший было наказания, замер на месте. Он не сразу понял, что мать плачет. Её слез он никогда в жизни не видел и вообще думал, что взрослые не плачут.

– Я так больше не буду, честное слово, – сказал мальчик, подойдя к матери.

– Серёженька, ты не виноват.

 Маша оторвала руки от лица, обхватила сына за плечи и посмотрела на него красными глазами. – Просто… мы с папой больше не живём вместе.

Она уткнулась лбом во фланелевую рубашку сына. Васька мяукнул и протиснулся к ней на колени.