СЕКРЕТИКИ

Мое детство пришлось на то славное время, когда «программы ликвидации ветхого жилья» еще не было и весь центр города был густо населен старыми домиками – деревянными и кирпичными, одно- и двухэтажными, ветхими и не очень. Я никогда не задумывалась о том, что их может почему-то не быть – так, как никогда не задумываешься о том, что однажды не станет любимых бабушки или отца и что когда-нибудь наступит старость. Я не представляла свою жизнь без четырех деревянных и одного каменного дома в нашем дворе, где жили, в большинстве своем, алкоголики и тунеядцы, бывшие при этом невероятно близкими и родными для всех нас – обитателей большого «солидного» дома. 

Мы знали каждого из них поименно – седую Тамарку, одноглазого Сашку, девочку Олю, девочку Настю, Валерку-жестянщика и многих других – так же, как и они знали нас; мы дружили с детьми, а родители одалживали «рубль на бутылку» взрослым – все мы были одним целым, одним «природным комплексом», как писали в школьном учебнике по биологии, одной  породой. 

Не было только одного – мы никогда не ходили друг к другу в гости, и я сгорала от любопытства, представляя, как же оно устроено там, внутри деревянного дома. Иногда двери открывались, и я старалась заглянуть в заветную щель, но, как правило, видела немного; лишь какое-нибудь ведро поблескивало в неосвещенной прихожей, или какие-то ящики кучно томились в углу. Внутренность старых домов была для меня сродни какому-то загадочному тридевятому царству, куда очень хотелось попасть, но ключик, который позволил бы это сделать, отчего-то никак не находился. Добродушные, но вечно пьяные жители заветных строений никогда не приглашали меня войти, но даже если бы это и произошло, нет никакой гарантии, что я бы решилась осуществить свое желание. Слишком сильны были запреты бабушки, обещавшие разнообразные ужасы – от избиения до съедения заживо – всякой маленькой девочке, осмелившейся отправиться одной в логово к малознакомым неблагонадежным субъектам. 

Поэтому я лишь ходила мимо таинственных строений в магазин и в школу, заглядывала в недосягаемые окна и двери, додумывала и сочиняла и не сомневалась в том, что этот уклад будет вечным. Я была абсолютно уверена, что пройдет много лет, и меня так же будут манить эти покосившиеся домишки, что в одном из них всегда будет лестница «как в «Просто Марии» (так говорили дворовые ребятишки, которым посчастливилось что-то разглядеть сквозь распахнувшуюся однажды и тут же поспешно закрывшуюся дверь), что однажды и я смогу подняться по этой лестнице; что старая дворницкая за помойкой никуда не исчезнет; что за длинным темным сараем всегда будут жить кутята; что в дальнем углу двора всегда будет цвести сирень, в которой всегда можно будет обнаружить «счастливый» пятилистник; что по всему двору будут благо- ухать клумбы, а на лавочках под старым тополем всегда будут судачить старушки; что качели всегда будут скрипеть, но никогда не сломаются; что сад моей соседки со второго этажа, разбитый под ее окнами на вершине каменной стены, всегда будет манить ребят малиной и яблоками, и всегда будет страшно, что она нас заметит и отругает…

*** 

Сегодня, когда ничего этого давно нет, когда сомнительные обитатели столь притягательных для меня домишек давно проживают в Клыках и в Азино, а на месте их бывших жилищ построен, да так и не сдан «исхаковский» долгострой, когда из некогда четырех прекрасных клумб сохранилась только одна, когда давно уже исчезли не только лавочки, но и сами милые старушки, когда во дворе уже нет ни старой дворницкой, ни темного сарая, ни кутят, ни качелей, когда почти ничего не осталось ни от каменной стены, ни от сада на ней, мне порой кажется, выражаясь строкой Левитанского, что «я застрял на этом перевале». 

Мне кажется, что я до сих пор качаюсь на этих качелях и звонко смеюсь, а потом падаю вниз и разбиваю себе нос; что я все еще смотрю из окна на чужой сад и на печную трубу красного кирпичного домика и пытаюсь воспроизвести увиденное в альбоме по рисованию; что я бережно поселяю фантик от самой вкусной конфеты в кармашек коротенького платьица, ищу за домом красивое цветное стеклышко и прячу под каменной стеной секретик, о существовании которого больше никто не догадывается. И что этот секретик до сих пор ждет меня там, где был надежно спрятан тридцать лет назад. 

СЕКРЕТИК СЕКРЕТИКОВ 

За домом, у трансформаторной будки, валялись стеклышки. Зеленые, темно-коричневые, редко – бирюзовые. Стеклышки переливались на солнце и напоминали россыпи самоцветов где-нибудь на индийском базаре, виденном по телевизору в фильме про злобного магараджу и плененную принцессу. В детской иерархии ценностей стеклышки были богатством, и за ним шла охота. Иногда везло – и удавалось найти особенное стеклышко. Например, синее. Это было сокровище – маленькое синее стеклышко, которое полагалось хранить в заветной шкатулочке, вместе с морскими камушками и осколками от цветной мозаики, выковырянной из фонтана в Лядском саду. Если же удача улыбалась вдвойне, можно было отыскать не просто малюсенькое стеклышко, а стекло побольше. Оно ценилось гораздо выше: вместо того, чтобы осесть на дне сокровищницы, оно отправлялось под землю. Не подальше от несмышленых малышей, имевших обыкновение хватать что попало и резать руки, а долой с любопытных глаз. Цветное стеклышко было броней секретика, защищавшей красивый разноцветный фантик от влаги и разорения. Каждый из нас, дворовых ребятишек, старался отыскать бумажечку – основу будущего секретика – повеселее, понаряднее, попраздничнее. Каждому хотелось, чтобы его секретик был особенным, волшебным, всем секретикам секретиком. 

Помню себя в зеленом китайском платьишке с маленьким красным зонтиком, вышитым на груди, усердно роющую ямку для своего сокровища, для самой заветной тайны, знать о которой не было положено никому. 

Из далекого прошлого встает перед моими глазами девочка с двумя хвостиками на голове, с двумя веселыми резиночками с пластмассовыми котиками, колдующая над своим секретиком, заботливо укладывающая в ямку сначала бумажечку с синими цветочками, потом – темно-желтое стеклышко, потом – присыпающая его землей, а после проделывающая тонким пальчиком дырочку в только что присыпанной земле – и любующаяся получившимся чудом. А секретик сияет на солнце, и луч отражается от стеклышка и словно подмигивает оттуда, из своего потайного места, и верится, что солнце не погаснет никогда. 

СЕКРЕТИК КАМЕННОЙ СТЕНЫ

 Когда я показывала знакомым свое фото на фоне каменной стены, сделанной при помощи популярного тогда «Полароида», никто не верил, что карточка снята в нашем дворе. Уж больно напоминала та стена булгарские или какие-нибудь еще развалины. Легендарная стена сохранилась во дворе до сих пор – а тогда по ней можно было карабкаться и всерьез представлять, что лезешь по скалам. Казалось, что стена очень высокая и что, упав с нее, можно разбиться.

 Наверху, за стеной, располагался «сад Таисии Афанасьевны», соседки со второго этажа и бабушки Дениса, покалечившего мою щеку. В саду были яблони и малина, но лазить в сад было запрещено. Хотя мы все равно лазили, конечно. Не за малиной и не за яблоками – а просто так, и еще потому, что в саду были высокие кусты, в которых можно было прятаться от посторонних глаз. Это интриговало. Сад был виден из окна моей комнаты. Еще оттуда бывало видно, как беззаботные жители окрестных домишек жарили где-то там, в этом или соседнем саду, шашлык. Бабушка говорила, что шашлык из собаки. Я почти верила. 
Сейчас там новый дом. 
Внизу, у подножия стены, располагалось одно из самых популярных для секретиков мест. Мы рыли ямки, выкладывали в землю цветную бумагу, закрывали ее стеклышком, показывали друзьям, плакали, если секретик куда-то исчезал – одним словом, жили настоящей жизнью, все горести и радости которой были, пожалуй, гораздо правдивее нынешних, «взрослых». 

Еще у меня был свой, собственный, секретик Каменной стены: в стене была маленькая дырочка, наверное, около пяти сантиметров в длину и трех – в высоту. В эту дырочку я прятала всякие ценные мелочи, например камушки, бусинки или деревяшки. Никто не знал о моем тайнике – а мне было тепло оттого, что он у меня есть. 

СЕКРЕТИК ПОМОЙКИ

 Вообще-то, помойка – не самая лучшая тема для обсуждения. Но обойтись во дворе без помойки было невозможно, как невозможно сейчас обойтись без рассказа о ней. 

Располагалась помойка там же, где располагается и сегодня – у въезда во двор. Вот только въезд находился тогда совсем не там, где нынче:  долгие-долгие годы жильцы и гости нашего «железнодорожного» и одновременно «писательского» дома появлялись у нас со стороны улицы Маяковского, заходя во двор через вечно распахнутые деревянные ворота. Следом за воротами во всей своей красе появлялись столь любимые мной деревянные дома с их никогда не трезвеющими обитателями, курящими на крылечках и внимательно разглядывающими входящих. Дальше, по правую руку, тянулся длинный темный сарай, а по левую – какой-то палисадник и еще один дом; а в глубине, ближе к спуску на улицу Некрасова, – дом еще один. Между ними тоже была помойка – стихийная. Возникала она так: дверь одного из домов распахивалась, и ушат с помоями звонко выплескивался на землю. Земля немножко шипела. Потом проседала. Потом источала неясный аромат. Потом высыхала. А потом все повторялось снова. 

Что касается «нашей» помойки, то она была помойкой цивилизованной. Несколько красных железных контейнеров систематически пожирали жертвоприношения, получаемые от жителей нашего и окрестных домов, а поглотив, источали ароматы, свидетельствующие о насыщении их желудков. 

Пакетов для мусора тогда еще не было, а простые большие пакеты были дефицитом – и идея использовать их для сбора отходов могла прийти в голову разве что сумасшедшему. Так что днища и стены мусорных ведер устилались вчерашними газетами, которые поглощались металлическими монстрами на десерт. Раз в несколько дней во двор приезжал грозный мусоросборник и, вытягивая длинную шею, заглатывал контейнеры. Иногда содержимое казалось невкусным – и привередливое чудище выплевывало его прямо на асфальт. Вчерашние газеты и кожурки от редких апельсинов разлетались по всему двору. Впрочем, насчет кожурок я лукавлю: тогда из них было принято «варить цукаты». «Цукаты» получались вкусными. Но мы их делали редко. 

СЕКРЕТИК ГОЛУБЯТНИ

 Прямо за нашим гаражом, расположенном за домом под нашими окнами, была голубятня. Когда я делала уроки не у себя в комнате, а в папином, бывшем дедушкином, кабинете, я любила отрываться от книжек и подолгу глядеть в окно, наблюдая, как взлетают в небо разноцветные обитатели диковинного жилища. Хозяином голубятни был Валерка-голубятник. Я совсем не помню его. Но помню это имя – Валерка. Голубятник. Очень далекое имя из очень далекого детства. 
К голубятне мы ходили смотреть салют. А один раз вместе с папой побывали внутри. Там была темнота, длинные насесты и много пуха. А голуби парили над улицей Некрасова, которую все называли Собачкой, и которой тоже, по сути, давно уже нет. И голубей теперь нет – съехал в Азино Валерка, распустил своих питомцев. Летите, символы мира!.. 

СЕКРЕТИК «НАШЕГО АЛКАША»

 «Наш алкаш» не был нашим непосредственным соседом. Высокий плотный мужчина с длин ными седыми волосами, в вечной сизой куртке и с не менее сизым носом, встречался нам с мамой и братишкой Тимуром в молочном магазине и в пределах окрестных кварталов.

 Будучи обладателем весьма колоритной внешности, он умел выделяться из толпы. Вот и мы выделяли его. Завидев объект издалека, мы шептали друг другу: «Смотри-ка, наш алкаш стоит!» Ему мы радовались как родному. А вскоре выяснили, что встреча с «алкашом» приносит удачу. Увидеть «нашего алкаша» считалось залогом любого успешного начинания, и случалось, что мы специально переходили на другую сторону улицы, если видели его там. Зимой «наш алкаш» носил черную ушанку.

 Мы не думали о том, что он может идентифицировать нас. Мало ли людей ежедневно ходит вокруг – разве будешь знать всех поименно?

  Но однажды наши скромные представления о собственных персонах были опровергнуты. В одни прекрасный день «наш алкаш» сам перешел на нашу сторону улицы и направился прямиком к нам. 

«Добрый день, гражданочка Абсалямова!» – со всей галантностью обратился он к моей маме. 

Польщенная вниманием, мама почти уверилась в двойной удаче, призванной свалиться на нее после общения с «нашим алкашом». 

Однако последующая реплика визави спустила ее на землю:

 «Гражданочка, а на бутылку не одолжите?»

 Одолжила. Удача не отвернулась. Симпатия к алкашу не прошла. Не проходила бы и поныне, да и удача росла бы и множилась, кабы «ликвидация ветхого жилья» не спутала все карты.

 …Не сразу мы заметили, что знакомая мощная фигура больше не маячит на окрестных улицах… Что никто не просит «на бутылку», и никто не спешит с улыбкой: «Гражданочка Абсалямова!..» Стало грустно и одиноко. А потом забылось. Когда вокруг происходит столько всего, где найдется время плакать по «алкашу»? 

Стоит ли описывать нашу радость, когда пару лет назад во дворе одного из домов на улице Четаева, куда мы были приглашены в гости, нам встретился «наш алкаш» – живой и невредимый, такой же сизый и массивный, солидный и вальяжный? Едва ли не с распростертыми объятьями метнулись мы навстречу друг другу! Наш талисман тоже узнал нас и долго улыбался нам как родным.

 А мы подумали о том, как повезло жителям Кварталов: теперь удача не обойдет их стороной. Если, конечно, они полюбят «нашего алкаша» так же искренне, как любили его мы. 

СЕКРЕТИК МОЕЙ ЩЕКИ

 Однажды, будучи ребенком трех лет от роду, я как обычно прогуливалась во дворе. К моему несчастью, одновременно со мной дышал воздухом и пятилетний Денис. С Денисом мы затеяли игру в догонялки и стали носиться наперегонки вокруг старых лавочек, сколоченных из тонких реек. Я споткнулась – и упала лицом на острый край скамейки. Денис с разбегу грохнулся на меня. Моя щека – от уголка рта и едва ли не до уха – разорвалась. Помню кровь. Ор. Шок мамы и мой тоже. 

Меня отвезли в больницу зашивать поврежденную физиономию. Бабушка отправилась к родителям Дениса разбираться с хулиганом. Хотя Денис, конечно, был не виноват в моей контузии. Но досталось ему крепко.

 Помню походы «на перевязку», швы на лице и то, что спать на поврежденном боку было неудобно. Еще неудобно было есть твердое: болел рот. И оттого, что он болел, и еще оттого, что быть раненой было неприятно и обидно, мне нестерпимо хотелось отведать шоколадку «Цирк». Эти шоколадки лежали на кассе в молочном магазине рядом с нашим домом и очень привлекали мое внимание. Но шоколадку мне было нельзя: она была слишком твердой…

 Когда щека начала заживать, папа сам снял мне швы. В больнице удивились, но полностью одобрили его действия.

 Слава богу, от былой травмы впоследствии не осталось и следа. А сосед Денис давно вырос и, наверное, вообще забыл об этой истории. 

СЕКРЕТИК ТРЕХ ЛАВОЧЕК

 Под большим раскидистым деревом, через дорогу от помойки, стояли три лавочки. Расположены они были буквой «П» и были излюбленным местом посиделок дворовых старушек. В те давние времена старушек во дворе было много, и все они знали нас по именам, а мы знали их. Старушки судачили обо всем на свете, а мы старались не бегать вокруг них и не мешать их беседам.

…Порой я пытаюсь вспомнить, куда и когда исчезли эти лавочки. И память относит меня к каким-то давним эпизодам, и я знаю: тогда эти лавочки еще были. Вот мы сидим на одной из них с годовалым братишкой Тимуром, а рядом песочница, и другие дети ковыряются в ней лопатками, делают куличики и строят многоуровневые песочные башни; вот умер папа, и ко мне пришли одноклассники – с ними мы тоже сидим на этих лавочках и не знаем, о чем говорить. 

Вот мы с ребятами играем в какую-то игру, и у кого-то из нас есть дефицитная жвачка. Всем остальным тоже хочется жвачки, и они умоляют счастливца «дать пожевать». Я не умоляю: бабушка рассказывает мне о «микробах». И я понимаю, что передавать жвачку изо рта в рот опасно. Действие происходит на все тех же лавочках. 

Было время, и у лавочек разбили клумбу. На ней цвели бело-розовые маргаритки и сине-желтые анютины глазки. А потом туда перенесли песочницу – взамен утраченной было, а потом восстановленной песочницы другой. На большое дерево любили лазить мальчишки. А бабушки ругались…Потом лавочки сломали хулиганы, и не нашлось никого, кто бы смог их починить. А потом как-то незаметно не стало самих старушек… 

СЕКРЕТИКИ ЭРМИТАЖКИ

 Сад Эрмитаж находился прямо за домом. Ходить туда одним было строго-настрого запрещено. Впрочем, некоторые мои дворовые друзья и подружки все равно бегали и за дом, куда тоже было нельзя, и в саму Эрмитажку. Я же опасалась бабушкиного гнева. И без спроса в сад не ходила.

 Зато мне очень нравилось бывать там с родителями: Эрмитажка таила в себе немало секретиков и секретов. Одним из них был овраг. По преданию, кровожадный помещик Ворожцов, проживавший на этом месте в девятнадцатом веке, именно туда сбрасывал тела забитых им насмерть крестьян. Впрочем, будучи совсем маленькой, я таких подробностей не знала. Зато знала по рассказам бабушки, что в овраге живут змеи, черепахи и ящерицы. Бабушке я верила. И спускаться в овраг до поры до времени опасалась. Зато с удовольствием обрывала стручки акации, растущей вдоль оврага. Из них делались свистульки. Поначалу изготавливать свистульки у меня получалось плохо, и я мучила маму. Потом научилась сама. Свистела. Радовалась. 

Однажды мы с подружкой Таней, прогуливаясь по склону другого оврага, выходящего на улицу Щапова, обнаружили там выступающую из-под земли кирпичную кладку. Не знаю, осталась она там со времен помещика Ворожцова, или со времен летнего театра, или со времен советских…Знаю одно: она весьма взбудоражила наше детское воображение. В голове тут же нарисовались картины кладов и несметных богатств, спрятанных под старыми кирпичами, которые захотелось тут же откопать и стать знаменитой…Кто знает, может быть, они лежат там до сих пор: кладка на месте, проверено совсем недавно. 

Был и такой случай. Как-то мы с Таней во время весеннего «паводка» спустились в овраг и решили измерить глубину растаявшего снега, свесившись с почти горизонтального дерева над образовавшейся лужей и опустив в нее палку. В итоге равновесия я не удержала. И угодила в лужу с головой. Позже оказалось, что воды в овраге было с мой десятилетний рост. Мокрая насквозь, я пошла переодеваться к соседке: боялась показываться домой…Сейчас в том овраге строят элитный дом.

 Вообще, сад Эрмитаж заслуживает самостоятельного повествования: секретики в нем встречались на каждом шагу. Были там и вкусные ягоды в потаенных местечках; и маленькие дикие яблочки и груши; и крутые горки, с которых так весело и страшно было кататься зимой; и походы с классом на лыжах; и настоящий волк, однажды приблудившийся в парк; и белая полярная сова, почти неделю удивлявшая всех нас, а после навсегда улетевшая прочь; и картежники, появлявшиеся в Эрмитажке каждый вечер и до самой ночи рьяно резавшиеся в очко. Обо всем этом стоит писать отдельно – и я обязательно напишу. 

СЕКРЕТИК СОСЕДНЕГО ДВОРА

 Ходить в соседний двор было запрещено. Бабушка грозилась: мол, узнает, о наших путешествиях за пределы родного двора, отхлещет крапивным веником. Отведать крапивного веника не хотелось: крапива была колючей, кусачей и вообще – страшной. Но в соседний двор мы все равно бегали, правда, уже будучи постарше, обучаясь, наверное, в классе пятом-шестом. 

В соседнем дворе были качели, на которых можно было кататься «солнышком». Это когда качели раскачивались сильно-сильно и в итоге переворачивались на триста шестьдесят градусов. Перевернуться хотелось. Но было страшно. Из уст в уста передавались истории о мальчиках и девочках, свалившихся таким образом с качелей и что-нибудь себе переломавших. В общем-то, за такими примерами не нужно было ходить далеко: в нашем дворе тоже то и дело кто-нибудь что-нибудь ломал – то палец, то руку, то ногу, а то и шею… Да я и сама едва не лишилась носа, угодив в собственном дворе под качели, наотмашь ударившие меня по лицу… Помню море крови, травмпункт, холодный компресс, плач тети о том, что теперь мой красивенький маленький носик превратится в огромный Нос…Повторять подобный опыт не хотелось. Но жутко хотелось «солнышка». 

Невероятную зависть вызывала у нас, пришельцев с другого двора, коренная обитательница двора «солнечного». По-моему, ее звали Маша. Или Лена. Точно не помню. Но до сих пор помню, как она стоя раскачивалась на качелях и по сто раз кряду крутилась солнышком. Это был высший пилотаж. Почти как подвиг, повторить который, естественно, никто не решался. 

Однако однажды выход был найден. Меня и еще одну, такую же дрожащую от страха и возбужденную от предстоящего полета космическую туристку усадили на качели, а сверху на нас взгромоздились более опытные, бесстрашные и массивные старшие девочки. Они были страховкой, призванной удержать нас от неминуемого падения вниз. И вот Маша раскачивает качели. Она стоит и ни за что не держится, и я еще раз восхищаюсь ей. Мысленно прощаюсь с жизнью. Качели взлетают. Выше, выше, еще выше…Сидящая на мне Надька под действием силы тяжести больно сдавливает кости. Хочется, чтобы она поскорее с меня слезла. И вообще – чтобы все кончилось. Кружится голова. Полусолнце. Качели перпендикулярны земле. Еще один взмах, и качели переворачиваются…Потом еще раз. Потом обороты слабеют. Потом качели останавливаются. Потом мы, шатаясь, сходим на землю. Я не знаю, как описать свои ощущения. И больше летать не решаюсь.

*** 

То, о чем я рассказала сегодня, наверное, совсем не уникально. Многие девочки и мальчики – мои ровесники, и те, кто меня старше, и даже те, кто младше – переживали нечто подобное.
 
Колдовали над секретиками, играли «в двенадцать палочек», без спроса бегали «за дом», украдкой лакомились малиной из чужого сада. Безусловно, все это – в тех или иных вариациях – было и в детстве каждого моего читателя. 

Но только нам, когда мы были детьми, довелось пережить крушение эпохи и проследить смену формаций. Мы взрослели вместе с новой страной, были теми, кто первым учился по новым учебным программам; теми, на ком закончился прием в пионеры, и теми, кому по праздникам привозили из Москвы первые «марсы» и «сникерсы», которые трепетно разрезались на маленькие кусочки и растягивались на несколько дней. 

Моим детям уже не понять, как игрушки могли быть дефицитом, а жвачка – предметом драки во дворе. Как мы стремглав бежали домой смотреть «Walt Disney по пятницам» и были безутешны, если по каким-то причинам пропускали серию. Было еще много нелепого, но вместе с тем и светлого, с чем мы познакомились первыми – и от того навсегда остались первооткрывателями. Впрочем, все это было не сразу. Мы застали и доперестроечные годы, когда не было «сникерсов», но были вкусные советские шоколадки «Аленка»; мы застали пирожные по 22 копейки и фруктовое мороженое по 7, и при этом нам самим было по три-четыре года. Мы застали автоматы с газировкой и программу «В гостях у сказки», «немецких» пупсов и отечественных неваляшек, кефир в стеклянных бутылках с бирюзовыми крышечками из фольги и сотни других, ярких и почти незаметных примет времени. 

Но все-таки болью, самой острой болью отзываются в моем сердце именно воспоминания о малой Родине: о нашем дворе – таком, каким он был лет двадцать назад; о садике Эрмитаж, в котором «жил» белый слоненок, весело окатывавший нас струей почти теплой воды; и, безусловно, о старых домишках – местами исторически ценных, местами – совсем дряхлых и на самом деле требующих немедленного сноса. 

Они были везде, на каждой улице казанского центра – и именно они стали для меня знаковым символом эпохи, расколовшейся, как орешек, на «до» и «после» тогда, когда в каждом – не только в моем – дворе появились катки и экскаваторы и сравняли с землей все, что так или иначе подходило под категорию «ветхого жилья»…

 Где-то там навсегда остались наши «секретики». 

…То-то удивится какой-нибудь маленький мальчик, которому лет через сто будет суждено наткнуться на дне новой песочницы, сколоченной на каком-то новом месте, на странное синее стеклышко! Под стеклышком будет красоваться полуистлевший фантик, а солнце будет отражаться от стекла и улыбаться мальчишке. А мальчик будет оплакивать дома, идущие на его глазах под снос – те самые дома, которые сегодня выросли на месте тех, из нашего детства... 

Тук! Тук! Тук! Бревна. Стекла. Кирпичи. Неумолимое Время.

фото из архива автора