АХМЕД КИТАЕВ: московский художник с татарской судьбой

Начало 1990-х гг. В одном из выставочных залов на восточной окраине Москвы, еще по инерции существовавшем с советских времен, проходила небольшая выставка Ахмеда Китаева. Немного людей, в основном пожилых представителей московской татарской интеллигенции, пришло на открытие выставки, вероятно, последней прижизненной для Китаева. До кончины художника оставалось год или два. 

Сам Китаев энергично проходил по сумеречным залам, рассказывал редким своим гостям о картинах. Особо запомнилась одна из них – «Моя бабушка и я» 1974 года. Она занимала большое пространство и, по существу, являлась центральной на выставке. Работа выделялась на фоне оптимистических полотен 1950-х гг. и галереи портретов. Зрители подходили к полотну и замирали… Теплота мира татарской деревни и мусульманская традиция в облике двух героев картины завораживали давно покинувших свои родные края московских посетителей выставки. Надо учитывать и время: только-только возвращалась в публичную жизнь религия, смелее люди стали говорить на родном языке, возникали первые национально-культурные организации. И хотя татарская жизнь, в том числе светская, литературная, художественная, в Москве не прекращалась, удивительной и личной казалась картина Китаева постаревшим его ровесникам, прошедшим сложную и причудливую жизнь татарского интеллигента в советском обществе. 

Конечно, посыпались вопросы о бабушке, о родной деревне, о том, что за сюжет запечатлен художником. Показалось, что Ахмед Китаев очень ждал этих вопросов, с большим эмоциональным подъемом рассказал, что здесь изображена его бабушка Майсяра из деревни Татарские Юнки в Мордовии, где родился в 1925 году и провел ранее детство сам художник. На полотне художник на арабице вывел текст на татарском языке: «Хөрмәтле әбикәйләребезгә багышлыйм– уважаемым нашим бабушкам посвящаю». 

С малых лет Ахмед любил рисовать, и бабушка, памятуя об исламском положении на запрет изображения живых существ, мягко просила бросить эти занятия. Именно разговор бабушки Майсяры с маленьким внуком и стал памятным для Китаева, и почти через 50 лет он создал это свое самое знаменитое произведение. 

Вскоре после выставки, в июле 1996 года, Ахмед Китаев умер. Мне долго казалось, что он совсем забыт. Но нет, люди помнят его. Особенно «Бабушку Майсяру» и цикл портретов деятелей татарской культуры. Китаев создавал его начиная с 1970-х гг. Стоит показать «Бабушку и внука», как тут же разные люди вспоминают свою бабушку, совершение ею намаза, её кумган для омовения, свой теплый ушедший мир. Как вспомнил один мой знакомый, репродукцию этой картины Ахмеда Китаева он вырезал из перестроечного номера журнала «Азат хатын» и сохранял в память о своих родных.

Редко, когда автору в прозе, поэзии, изобразительном искусстве удается так показать в своем творении и своем детстве созвучное и узнаваемое многим. На память приходят такие прекрасные произведения, как «Долгое-долгое детство» Мустая Карима, «Родимый край – зелёная моя колыбель» Гумера Баширова, из современных – «Ася и Абика» Альбины Абсалямовой. Теплые дома, татарские бабушки   –  наши воспитатели и колыбели. 

Детство же самого Ахмеда Китаева, начавшееся в уютной мишарской деревне, быстро пре рвалось. Дед будущего художника был просвещенным имамом, знатоком арабской, персидской и турецкой литературы, собирателем книг. Семья была зажиточной и образованной. В начале  1930-х гг. маленького Ахмеда с родными выслали в ходе коллективизации из Татарских Юнек в Сибирь. Но и на чужбине он рисовал, в 10 лет стал победителем детского художественного конкурса. И он решается на смелый поступок: пишет письмо Сталину, в котором выражает желание учиться рисовать и просит ему помочь. Через несколько недель после отправления письма в сибирское поселение, где жила раскулаченная семья, явился военный, велел Ахмеду собираться и посадил его на поезд. Мальчик был встречен в Ленинграде и определен в интернат для одаренных юных художников, который он успешно и закончил. Сразу последовала учеба в Суриковском институте, после окончания которого Ахмед стал профессиональным художником. Вот такая тhe Soviet story, сюжет для фильма. Внук муллы – мастер соцреализма. 

Ранний Китаев начала 1950-х гг. теперь ценится лишь искусствоведами и коллекционерами советского искусства. Некоторые авторы относят ранние работы Китаева к условному советскому бидермайеру (от названия немецкого стиля середины XIX века) – сочетанию ампира и романтизма. Картины – идиллические бытовые сценки: «Любовь моей юности», «На свидании», «Мы идем в новую жизнь», «Вечерняя школа». Своеобразный соцреализм с человеческим лицом, словно ожидающий оттепель. Не плакатные, а мягкие работы, с иронией даже на модную тогда тему «обличения мещанства» («Родное дитё на периферию?»). 

Но увлечение художника сюжетными работами проходит; Ахмед Китаев находит свое призвание и погружается в создание портретов. От известного и растиражированного портрета Ленина до изображений многолетнего партийного вождя Казахстана Кунаева, предпринимателя и «друга Советского Союза» Арманда Хаммера и даже экзотичной американской коммунистки Анджелы Дэвис. Картина Китаева «Пушкин и Бенкендорф» размещалась в холле московской гостиницы «Центральная» на улице Горького, а портрет турецкого лидера Ататюрка – в правительственном комплексе в Анкаре.

Ахмед Китаев 1970-х гг. – успешный художник, один из известных мастеров МОСХ (удивительно, но обойденный званиями и лауреатствами). Его картина «Красная площадь» была подарена Брежневым во время посещения генсеком Минска. 

И здесь закладывается другая грань творчества Ахмеда Китаева. Тесные связи с Татарстаном, в котором он не жил, но чувствовал близость с казанской интеллигенцией. Дружба с видными татарскими деятелями культуры делает имя Китаева широко известным в Казани. Становится модным и почетным заказывать у Китаева свои портреты. 

Здесь надо отметить, что московские художники-татары в послевоенные годы всегда поддерживали тесные связи с Казанью. Начиная с 1960-х гг. вновь стала постепенно возрождаться московская татарская общественная деятельность, которую условно можно обозначить как «светскую», «секулярную», то есть не связанную с деятельностью мечети. Как известно, разделение татарской общественной жизни на «духовное» («религиозное») и «светское» направления возникло под влиянием не столько традиций джадидизма, сколько после 1917 года, в период активного конструирования татарской советской культуры. В 1920-е – первой половине 1930-х гг. данная культура во многом создавалась на противопоставлении многовековой мусульманской духовной традиции, хотя лишь этим ограничивать её содержание, безусловно, нельзя. В Москве в этот период новая татарская культура получила активное развитие. С закрытием татарской школы и клуба в Доме Асадуллаева в 1941 году московский центр формирования татарской советской культуры сворачивается. Лишь в период хрущевской оттепели отдельные элементы этого направления жизни возродились. В основном оно консолидировалось вокруг движения по возвращении московским татарам Дома Асадуллаева. Многочисленные активисты во главе с полководцем времен Гражданской войны, генералом Якубом Чанышевым (1892–1987) обращались в различные органы власти с просьбой о возвращении Дома Асадуллаева, однако их многолетние инициативы в советский период не увенчались успехом. Во многом отказ был связан с отсутствием механизмов функционирования культурных центров за пределами административно очерченных границ проживания этносов. Опыт 1920-х – начало 30-х гг. по развитию в Москве советских национальных институций в послевоенный период так и не был возрожден. 

В этой связи московские татарские активисты пытались организовать проведение культурных мероприятий на различных городских площадках. Это было достаточно трудно осуществить, поскольку любая инициатива снизу в области национальной политики могла быть расценена в качестве национализма. Поэтому мероприятия пытались наиболее надежно «легитимизировать», привязав к различным советским идеологическим проектам, что принимало порой причудливые формы. К примеру, в начале 1960-х годов на волне как хрущевской оттепели, так и новой мощной антирелигиозной компании пропагандист Энвер Байрамов создал при Доме научного атеизма на улице Володарского (ныне Гончарная) секцию для работы с последователями ислама, ставшую на долгие годы одним из центров притяжения московской татарской интеллигенции. 

Позднее, наряду с Домом научного атеизма, появляется и еще один центр притяжения татар Москвы. В отделе национальных литератур библиотеки им. Н.А. Некрасова в Сокольниках преимущественно представителями татарской интеллигенции, также во многом благодаря генералу Якубу Чанышеву, удавалось организовывать литературные вечера, приглашать известных татарских литераторов и артистов эстрады. К примеру, в Москву из Казани приезжали видные татарские писатели, представлявшие читателям свои новые книги. В Некрасовской библиотеке известный московский переводчик и литературовед, доцент Литературного института им. Горького Галия Закировна Хантемирова (1921-2012) регулярно рассказывала московским татарам о своих поездках на научные конференции в Казань. Все проходило в официальном советском ключе, однако сам факт приобщения татар-москвичей к родному языку, встречи с видными представителями национальной культуры, этническая музыка способствовали популярности этих мероприятий, сохранению татарской жизни в Москве. Примечательно, что встречи в Некрасовке собирали как представителей интеллигенции, так и рабочих – особенно недавних выходцев из татарских деревень. 

Ахмед Китаев активно участвовал в московской татарской общественной жизни, посещал мероприятия. Татарам-москвичам были известны и два других художника – Энвер Ишмаметов (1916-1985), земляк Китаева из соседней с Татарскими Юнками деревни Старое Аллагулово, и особенно Абдулхак Мусалов (1922-2005), получивший в 1986 году звание заслуженного деятеля искусств Татарской АССР – автора пейзажей, витражей, мозаичных панно. Как и Ахмед Китаев, Ишмаметов и Мусалов были известны в Казани, а Мусалов получал заказы на работу в республике (панно в Бугульме и др.). 

Одна из наиболее известных работ портретной серии Ахмеда Китаева посвящена Саре Садыковой (1969) и находится в Государственном музее изобразительных искусств РТ. Портрет Гумера Баширова украшал обложку книги татарского писателя. Но многие портреты работы Китаева остались в личных коллекциях, их местонахождение пока неизвестно. К сожалению, пока нет и каталога работ Ахмеда Китаева. Как сообщил художник Анвар Сайфутдинов, сын Китаева Булат – его однокурсник по Суриковскому институту – ныне живет в США. Возможно, часть работ Ахмеда Ибадулловича  также за рубежом. 

В этом году Ахмеду Ибадулловичу Китаеву исполнилось бы 90 лет. Нельзя сказать, что отмечалось… Пусть эта публикация с репродукцией самой известной работы художника станет напоминаем о его судьбе и творчестве. 

Благодарю за помощь в подготовке материала искусствоведа Дину Ахметову