НОВОГОДНИЕ ЧУДЕСА или обретение предков

Чудеса совершаются в новогодние дни. Хорошо помню детские впечатления о последних днях декабря, в уже далекую пору – морозные, снежные, часто с метелью. Хотя каникулы еще не наступили, но школьные будни стремительно уступали место приятной праздничной суете. Походы с родителями по магазинам, где даже позднесоветские очереди, казалось, обретали не привычное добывание хлеба насущного, а предвкушение ярких даров, пышные елки на улицах с гирляндами, голос Софии Ротару на площадях из невидимого радио, разная праздничная агитация на красных деревянных транспорантах, короткий сумеречный день, за который так много приходит впечатлений.

Сейчас атмосфера иная – не хуже или лучше, а стилистически другая. Чудеса продолжают случаться. 

Вот и за несколько дней до позапрошлого Нового года случайно встретил я на улице одного маститого ученого, имеющего отношение к академическому Институту океанологии. Смутно помнил я, что в этом институте работала сестра моего деда. Но сколько лет прошло… Так сложилось, что связи наши после смерти деда оборвались, примерно в те годы, когда я ребенком еще в перестроечной Москве встречал Новый год. Вместе с утраченными связями ушла и часть столь ценимой татарами родословной-шәҗәрә: остался лишь разрозненный порядок имен. Но что могут значить имена без судеб их владельцев? И можно ли обрести, казалось, навсегда потерянное?

 Новый год приближался. Мой знакомый быстро нашел сестру деда – Санию Амрулловну. Не буду рассказывать о нашей встрече и беседе, отмечу лишь, что они состоялись в первые дни января и уже навсегда будут для меня связаны с чудесами этого особого времени. В комнате Сании Амрулловны стояла наряженная елка, словно в напоминание, что еще идет праздник и все может состояться. 

Реклама

А с фотографий – неожиданно хорошо сохранившихся, сочных, колоритных – смотрела на меня моя прапрабабушка Фатыма. Видна и сила её, печаль, и свобода, и особое крестьянское благородство. Совсем молодой, оставшись с четырьмя детьми, не имея ремесла, не зная русского языка, она стала коробейницей – разъезжала по окрестным и отдаленным русским, мордовским, татарским селениям, торговала мануфактурным товаром. Русские бытовые слова, жесты, понятные людям при торговле во всем мире, смелость помогли ей сберечь всех детей. Одна дочь, повзрослев, впоследствии осталась в родной деревне, а с тремя Фатыма уехала в Подмосковье, где в окружении многочисленных потомков дожила до 99 лет. 

Или фото моего прадеда Амруллы. Он прожил на свете всего 34 года. В коллективизацию покинул деревню, перебрался с женой и двумя детьми в Москву. Трудности жизни в чужом городе подкосили его слабое здоровье, и через несколько лет Амрулла умер. Долгие годы я не представлял себе его облика, а вот новогоднее чудо: проявилось спустя почти век родное лицо.

И истории разные пришли. Например, я не знал, что мой дедушка провел годы войны не в деревне или Москве, а в оккупированном немцами Харькове. Оказалось, что его отправила мать на лето в начале июня 1941 года  к бабушке и другим родственникам:  на Украине было хорошо с продуктами. В предвоенном Харькове жило много татар из Пензенской области, они звали земляков перебраться в этот хлебосольный, теплый город.  С началом войны вернуться в Москву не удалось, и тринадцатилетний мальчик остался среди ада гибнущего города. Во взрослой жизни он не вспоминал страшные годы, за него и за его харьковских сверстников это сделала Людмила Гурченко в своей знаменитой книге «Мое взрослое детство». Лишь в августе 1943 года Харьков был освобожден, вскоре удалось отправить весть матери и маленькой сестре о том, что выжил. Возвращение домой стало чудом, но ведь чудеса случаются.

 Теперь найденные фотографии бережно хранятся у меня. Познакомился я и с двоюродным братом мамы Амиром, живущим в Казани. Появились живые родственники, а ушедшие обрели очертания сквозь старые фотографии. Все началось с новогодних чудес.