Ринат Тазетдинов. Под знаком Марселя Салимжанова (Перевод Айсылу Хафизовой)

Из книги воспоминаний

В переводе Айсылу Хафизовой

Приход Марселя Салимжанова в качестве главного режиссера, его попытка обновить театр с молодыми артистами, которые учились и набирались опыта параллельно с ним, привнести новые веяния, опираясь на опыт больших мастеров – Габдуллы Шамукова, Фуада Халитова, Шауката Биктемирова, на мой взгляд, подняли театр на новый уровень. 

Куда бы ни приезжал театр – Алма-Ата, Ташкент, Фрунзе, Баку, Ижевск, Свердловск, Москва, Ленинград, про Уфу даже говорить не надо, залы были битком. Гастроли длились месяцами, а поток зрителей не прекращался. 

Всех потряс приход в театр масштабной личности и начало работы этой «глыбы». В театре установилась жесткая дисциплина. Это сыграло роль и в повышении престижа театра, ведь пьянство к тому моменту приобрело уже угрожающие масштабы.

В первые годы работы в театре Марсель Салимжанов меня ролями особо не баловал. Чаще работал с Дунаем и Шакой (Наиль Дунаев и Азгар Шакиров – прим. ред.). Не могу сказать, что не играл, через два года после роли Миркая, был Искандер из «Прощай, Назлыгуль!» («Хуш, Назлыгөл!»), еще через два года вместе репетировали инвалида войны фотографа Инсафа в «Мама приехала» («Әни килде»), но первую роль мне доверил Агакиши Кязимов, а вторую – Празат Исанбет. Марсель же только поставил эти спектакли. Таким образом, за шесть лет я получил две персональные роли. Хотя, обе были не простыми. А вот в 1971 году он мне собственноручно дал роль горбатого Надира магдума в спектакле «Угасшие звезды» («Сүнгән йолдызлар»). Надо сказать прямо, пьеса у артистов не вызывала большого желания играть. Да и по истории мы знали, что «Угасшие звезды» («Сүнгән йолдызлар») хорошей жизни на сцене не имели. Радовала лишь сама возможность работать с Марселем. Но я растерялся, когда Марсель Хакимович меня стал направлять в работе над ролью в сторону сатиры. Хотел поставить антивоенную трагедию, а сам делает троих ее главных героев посмешищем. У меня уже был десятилетний сценический опыт, десятки ролей за плечами. Я уже понимал, что успех артиста зависит не только от исполнения режиссерской воли. Хорошего результата можно добиться только в сотрудничестве режиссера и актера. Это я уже испытал в работе над спектаклями «Молодые сердца» («Яшь йөрәкләр»), «Красавица Асель» («Гүзәлем Әсәл»), «Раб» («Кол») и другими. Поэтому, когда Марсель Хакимович сказал: «Надир магдум кичится отцовским богатством, его высоким статусом в деревне, поэтому пытается главенствовать над молодыми», я ему стал возражать: «Над героем можно смеяться только в комедии. Только комедийный герой может этим кичиться. Если мы пойдем этим путем, мы опустим героя трагедии. И ограничим возможности спектакля. И оставим в рамках одной деревни страшную трагедию войны, обрушившуюся на весь народ. Надир понимает, что он не пара для Сарвар, но чувства, обуревающие им, его чистая любовь сильнее его. Он с этим беспрестанно борется, но не может справиться со своим сердцем. И жертвует собой ради этой любви». Марсель Хакимович с недоверием ответил: «Давай посмотрим, делай тогда так, если что-то получится путное, так и оставим». Флера (Хамитова, исполнительница роли Сарвар – прим. ред.) тоже поняла меня. И мы вместе очень многого добились. Помню, как зал рыдал беспрестанно. Вообще, Сарвар – большая удача Флеры. Незабываемый образ. После нее татарский зритель видел и видит много разных Сарвар, но ни одна не дотянула до Флеры. Словно бы Сарвар была специально написана для нее. Наша Флера обладала удивительным тембром голоса, богатого на множество лирических и трагических оттенков. Когда ставились «Угасшие звезды», у Флеры и Наиля Аюпова еще не было званий. А через шесть лет они их получили. За все время моей работы в театре, спектакль «Угасшие звезды» был долгожителем, а точнее его играли больше всего раз! Даже после выхода афиши с пометкой, что спектакль играется в пятисотый раз, мы еще раз сто пятьдесят его играли. Возможно, по времени «Голубая шаль» живет дольше, но это только по времени... из-за того, что ее ставили снова и снова. Ее сам Марсель Хакимович ставил раза три, как минимум. Говорят, на татарской сцене больше всего игрался спектакль «Ходжа Насретдин». Потому что даже в постановке режиссеров Хусаина Уразикова и Кашифы Тумашевой он игрался более тысячи раз. Также довольно часто показывался и во втором своем воплощении с Габдуллой Шамуковым, Фуадом Халитовым, Равилем Шарафиевым. А «Угасшие звезды» ставился лишь однажды и шел все это время. Марсель Хакимович на роль Флеры ввел Алсу (Гайнуллину – прим. ред.), а вместо Аюпова – Ильдара (Хайруллина – прим. ред.). Мизансцены оставались прежними, как и все остальное, только играли более молодые актеры...

Мне приходилась слышать о себе разное. Я и критику готов воспринимать. Но я никогда не мог понять, когда говорили, что Тажи получает роли из-за своей покладистости, неконфликтности. Это слепое клеймо многими ставилось при виде тесной работы с режиссером, основанной на взаимопонимании. Да, где-то и для того, чтобы оправдать отсутствие у них ролей. А почему нужно обязательно спорить с режиссерами? Ведь можно по-разному воплощать режиссерские указания. Режиссер не может выйти и за тебя сыграть. Если в спектакле не будет участия самого актера, останется только режиссерская схема, театр не добьется успеха. Я никогда не был инфантильным актером, тупо следующим режиссерским указаниям. Про спор в работе над «Угасшими звездами» я уже сказал, приведу пример из «Бесприданницы» А. Островского. Еще на застольных репетициях я начал мягко сопротивляться решению Марселя Хакимовича представить Карандышева низким и никчемным человеком. Я пытался доказать, что Карандышев был таким из-за несправедливости сильных мира сего. У Марселя есть такое свойство – он спектакль видит целиком еще до постановки. Не идет эмпирическим путем. У него изначально готова концепция, к своей цели он ведет артиста молниеносно и безошибочно. Но он может изменить это решение, если увидит, что предложения артиста интереснее, чем его видение. Но убедить его бывает крайне сложно. Он любил говорить: «А ты не рассказывай, покажи!», и когда я на этот раз показал, он согласился.

 

Последней работой Марселя Хакимовича был «Баскетболист». Он очень старался. Насколько я помню, он ни на одну свою работу так не затрачивался. Говоря откровенно, «Баскетболист» как пьеса был слабоват. Марсель редко брался за такие произведения. Мучился только по очень серьезной причине.И в постановку он внес много нового, добавил политические моменты. Мучился сам и нас мучил. Иначе, клянусь, зритель бы не ходил на «Баскетболиста». Только игрой слов зрителя удержать невозможно. И как бы ни старался, как бы ни потели мы все, работая над постановкой, спектакль получался туго. Марсель уже болел, зашел показаться врачу, но пришлось даже полежать в больнице, а по возвращении снова репетировал, снимая с нас все семь шкур. Дошло до прогона. Заставил сыграть все от начала до конца без остановок. Затем сели перед ним в ряд. Он встал: 
– Все, ребята, кончено. Это – огромнейший провал! Хватит, я ухожу! Это не пойдет, не пойдет, не пойдет!

Марсель Салимжанов покинул зрительный зал шатающейся походкой, а мы остались. Сидим, потерянные, не в силах произнести ни слова. В душе – пустота. Пали духом до крайности. Душу обжигает слово «Провал». Через какое-то время я говорю: «Что будем делать? Будем сидеть и упиваться провалом? Потратили силы, равные десяти постановкам... Не хотелось бы так быстро сдаться. На репетициях немало было находок. Давайте хоть что-то сделаем».
На следующий день мы все с раннего утра собрались в театре. Пришел и Марсель Хакимович. Мы уже на сцене. Одетые, в гриме... Марсель тоже отошел от вчерашнего. Смотрел на нас изучающе. Предложил пройтись еще раз по спектаклю. 
Провал для артиста – как отнять полжизни. Ведь мало, кто скажет, что виновата пьеса, обвинят театр, актеров. Понимая это, Празат абый и Наиль Аюпов были против постановки этой пьесы еще до начала читок. Никто в труппе не сказал, что это хорошая пьеса, давайте ее поставим. Но мы довели ее до прогона… И вот, желание режиссера попробовать снова, его сила, вдохновение сдвинуло актеров, еще не остывших от пережитого накануне потрясения, вновь оживило сцену. И начал Хакимыч первым делом менять темпоритм. Мы, артисты, стоим, готовые выполнить любое его требование с полуслова, полувзгляда. Температура кипения на сцене достигла высшей точки. Художник добавлял новые краски, и сцена оживала. Так он обновлял спектакль. Насыщаясь новыми смыслами, спектакль рос, как гриб после дождя. И после прогона он говорит:
– Вроде, получилось. Мы сделали это! Теперь провала не будет! Мы сумели сделать хороший спектакль!

И снова лег в больницу. А в день премьеры вышел.

Его сопровождал врач из РКБ. На премьеру пришел и Президент. Минтимер Шарипович был в курсе всего. Помню, что спектакль произвел на него хорошее впечатление. Что ни говори – сцена в руках актера. Те, кто говорят, что мы играем только то, что велено, не знают, что говорят. Это надо понимать. Если собрать актеров, объединить их силы, они могут очень многое. Да, весь этот спектакль рожден на крови Марселя. Он столько сил вложил, душу отдал, и, на мой взгляд, спектакль был сделан на высоком уровне. Этот спектакль был ему очень дорог. Перед отъездом в Москву он мне позвонил: «Ринат, ты береги этот спектакль, пожалуйста, береги!» – А в голосе слышно: «если со мной что случится…». – «Пусть не переигрывают, знают меру, скажи Нажибе (Ихсановой – прим. ред.), пусть не переигрывает».
Но наш любимый режиссер Марсель Хакимович больше в театр не вернулся. Он уехал и унес с собой целую эпоху. А ведь еще не был стар. Лет пять у него было минимум. Возможно, если бы снова поехал в Германию, протянул бы еще лет десять. Я ездил его навещать. Ему было легче, он мне тогда сказал: «Я нужен этому театру. Мне кажется, лет пять-десять я еще протяну...»

Эпоха Марселя Салимжанова – это не простая эпоха. Об этом еще много будет написано. Потому что книги, которые о нем писались, как будто не до конца раскрыли его личность.

Фото из книги