Рустем Сабиров. Снегопад

Обыкновенное кафе. Даже не кафе, рюмочная. Низкий, давящий потолок с грубой лепниной и жёлтыми потёками, столики с иксобразными ножками, тяжёлый дух засорившейся водопроводной раковины, музыка с мигалочками, барменша (или как там, барвумен?) с профессионально сонным лицом, на заднем плане – жующие морды охранников-вышибал.

Этот, в полупальто, уже заказывает. Задержимся покуда, столиков свободных много, и это хорошо. Мало народу – это тоже хорошо. Тот, в полупальто, заказал коньячок, пятьдесят грамм, стакан минералки и шоколадку. Скромненько. Вот и моя очередь. «Мне, пожалуйста, водки, стакан минеральной. Ну и закусить. Что у вас, винегрет? Давайте винегрет». – «Сколько?» – «Винегрета?» – «Водки сколько, гос-споди! Сто, двести?» «Давайте... давайте двести...» Тот, в полупальто, встал за самый дальний столик в углу. Как чувствует. Теперь со всей снедью надо плавно переместиться туда, к столику в углу. И не тянуть, а то ведь допьёт свой коньяк, сжуёт шоколадку и поминай как звали... А вообще, утробное какое-то местечко, будто со страшной картинки в детстве. Были такие картинки. Они потом снились. И сейчас очень хочется – проснуться. И главное, ещё не поздно уйти отсюда. Навсегда, навсегда...

 

* * *

 

Когда Виктор Сергеевич переместился к столику, неподвижно стоящий за ним мужчина, не подняв головы, отрешённо вертел в руках ополовиненный стакан с пузырящейся газировкой. Неужто ждёт? Теперь главное – разговор. Как угодно, с любой глупости. Или выпить сперва? Половиночку... Ф-фф! А это ещё что? Ха, пуговица в винегрете. Дамская пуговка.

– Пуговица, – хмыкнул Виктор Сергеевич, концом вилки брезгливо выбросил на столик маленькую жёлтую пуговицу. – Пикантное блюдо.

– Это вы мне? – поднял голову сосед по столику.

– Да. То есть – вообще. Не в пуговице, конечно дело...

– Не в пуговице. А в чём тогда? Говорите, только поживее. Вы меня уже который час пасёте. Ну так вот, я вас слушаю. Что вы имели сообщить?

– Видите ли, – Виктор Сергеевич нервно стиснул стакан, – мне действительно кое-что хотелось вам сказать. Вернее, спросить. Вы только не удивляйтесь.

– Не удивлюсь.

– Дело в том, что вы очень похожи на одного человека. Вернее... Чёрт, дикость какая-то! Понимаете, это было давно, лет двадцать... пять тому назад. Нет, ровно двадцать пять! Как раз в декабре. У нас сегодня седьмое? Так вот, двадцать пять лет и два дня. Я тогда в армии служил... Это вам ничего не говорит?

– Не говорит.

– Но как же так! – воскликнул было Виктор Сергеевич, но тут же осёкся. Но почему-то именно в этот момент он почувствовал, что не ошибся. Такого сходства просто быть не могло. Главное – голос! Это характерное «в» с прикусом. Больше похожее на «ф». Эта манера поминутно закрывать глаза. Не моргать, а именно закрывать глаза. Ну и что теперь делать? Бежать? Ведь просто быть такого не может. Бред!

И тут произошло нечто странное. Сначала будто совершенно исчез воздух. Его словно разом откачали, попросту вынули густой, продымленный куб. Люди пропали, остались только тени вышибал. Потом он отчётливо с горячечной ясностью увидел себя со стороны, одинокого, привалившегося к столику с полупустым стаканом в руке. Рядом с ним никого не было. Причём сам он выглядел таким одиноким, потерянным. Ему вдруг стало жаль самого себя, словно он видел себя в последний раз. «Бред», – с ожесточением повторил Виктор Сергеевич, зажмурился и вновь открыл глаза. Люди вернулись. Его собеседник был на месте и смотрел на него с любопытством.

– Что с вами? – спросил он с равнодушным участием. – Вам нехорошо?

– Нет, – Виктор Сергеевич с усилием рассмеялся.

– Ну и что с вами приключилось четверть века назад? – с улыбкой спросил сосед по столику. – Если не секрет. Кого я вам напомнил?

– Да это долгая история, – начал было Виктор Сергеевич.

– Ой, тогда нет, – замахал сосед руками. – Тогда увольте. Давайте допьём и пойдём себе. Будем здоровы.

Виктор Сергеевич торопливо выпил. Водка показалась ему омерзительной, чтобы подавить тошноту, он шумными глотками выпил до дня стакан минералки.

– Что-то вы не в себе, – покачал головою сосед. Ну обознались, ну бывает. Ей богу, вы меня заинтриговали. Может, всё же расскажете? Конспективно. Стойте, давайте-ка мы закурим. Я вообще-то почти не курю, но при себе имею всегда. Прошу...

 

* * *

 

– В общем, я тогда служил в армии. Дослуживал. Наш призыв со всех рот уже разъехался, а нас всё мурыжили. И вот наконец – железно! Послезавтра отправка. Представляете, что творилось! А тут – на тебе, меня в караул. Я Цурикову, это наш взводный, говорю: «Товарищ лейтенант, какой караул, служить осталось полчаса и две минуты!» А он смеётся, это, говорит, мне решать, сколько тебе осталось служить. В общем, делать нечего – дембельский караул. Пост номер семь, сторожевой, трёхсменный, круглосуточный! Заступил я с двух до четырёх ночи, самое дурное время, спать хочется, невмоготу. А мне каптёр дал спирту в пузырьке и два патрона для дембельского салюта. Пост-то мой, номер семь, сторожевой, патронов часовому не выдают, ходишь с пустым автоматом, как пугало. Спирт я выпил, снегом зажевал. Снег, я скажу, в тот день был особенный, прямо лавина какая-то. Просто, знаете...

– Это имеет отношение к делу? – нетерпеливо перебил его сосед по столику.

– Имеет, – помолчав, ответил Виктор Сергеевич. – Имеет отношение... Значит, я говорю, снег был. В общем, стало мне после спирта сперва легко и приятно, зато потом и вовсе несносно спать потянуло. Ну спасу никакого. Ладно, думаю, погодит салют. Ну и залез в кабину ПАРМа. ПАРМы – это...

– Передвижные авторемонтные мастерские, – перебил его сосед по столику. – Знаю. Дальше.

– Ага. До смены времени полно. Подремлю хоть с полчасика. Сразу же уснул, и сон приснился – будто я у себя в городе, со Светкой, была у меня такая подружка до армии, идём будто по улице. А я почему-то в шинели да с автоматом. Зашли в кино. Я автомат на колени положил, сижу смотрю. Вдруг дверь в зал открывается, а оттуда – темень и жуть. И холод страшный. Я будто бы говорю: «Свет, я пойду дверь прикрою, а то холодно, а она молчит и вдруг – раз! – с колен у меня автомат. Я ей хочу сказать, мол, ты не трожь, там один патрон в рожке, а не могу. Из открытой двери, из тьмы этой ледяной – голос Цурикова: «Ефрейтор Никитин, кто вам дал право покидать пост?!» Я тут же проснулся, в кабине темно – стёкла снегом занесло, дверца открыта, автомата на коленях нету, а у двери человек стоит, тоже солдатик, и на меня смотрит. Потом говорит...

[Ефрейтор Никитин, ещё судорожно отделяя сон от яви, сперва с чумным недоумением, а после со страхом разглядывал незнакомца: в новеньком армейском бушлате, с погонами младшего сержанта, рослый, на полголовы выше его, смотрит спокойно, чуть насмешливо, но без угрозы.

– Гутен морген, герр капрал, – сказал он наконец полушёпотом и рассмеялся. – Хорошо ли почивали?

Никитин одурело мотнул головой, хоть давно уже очнулся, а лишь непонятно для чего изображал сонную одурь, напряжённо, с опаской улыбнулся.

– Вот и я говорю, – продолжал незнакомец, – тяжкая у нас служба. Даже спим и то с автоматом. Да ты вылазь, что ты сидишь, как сыч…

Никитин, всё ещё тряся головой и щурясь от ослепляющего после спёртой мглы кабины снега, выбрался наружу... ]

 

* * *

– ... Я сперва ещё, ей богу, подумал, пусть хоть кто, хоть чёрт, лишь бы не Цуриков. Вылез, первым делом смотрю, где автомат. А он рядом, к колесу прислонён. Надо бы взять, а боязно, возьмёт да и треснет по кумполу. А в голове мыслишка глупая вертится: это ж надо, в самый последний день службы да такая хреновина!

[… И ещё была надежда – вдруг обойдётся. Ну хоть как-нибудь.

– Ну ты никак не проснёшься, – покачал головой незнакомец. – Не трясись, я тебе всё объясню. Короче, я тут неподалёку служу, в артполку. Наверное, знаешь. Полтора года отслужил, мне к Новому году отпуск обещали. Дело и не в Новом годе, просто мне домой надо позарез. Хоть на пару дней. Короче. Я полкана вожу на «газончике». Полкан у нас мужик ничего, но стрёмный. Я полгода отпуск выпрашивал, наконец уломал. И вот, представляешь, вчера ночью какая-то сучара у меня с «газона» противотуманку сняла. Это, знаешь, фары такие, жёлтенькие. Полкан мне давно мозги тёр – почему машину на стоянку не ставишь! Доиграешься. А мне лень было, дураку. Ночью приедешь, до стоянки петлять, ворота запечатывать, обратно потом… Ну и доигрался. Завтра мне полкана в штаб дивизии везти, представь, что будет, когда я на этой одноглазой дуре к нему подкачу. Тем более, что завтра он по моим данным будет с большого похмелья. Ясно дело, что отпуску моему – кистец. А мне, знаешь, ну позарез… В общем так, герр капрал… Давай, пока не смена не подошла, дойдём до вашего пэтэо, у вас там машин море, и старья, и новья. Возьмём с какой-нибудь развалюшки противотуманку, а? Я ж у вас в пэтэо бывал, когда аккумуляторы менял. Да ты не бойся, я как из отпуска вернусь, так верну, у нас есть, я просто не хочу до отпуска шум подымать, понимаешь? А после отпуска – мне хоть трава не расти. Служить-то осталось! Так что через две недели я тебе прямо лично в руки…

– Через две недели? – Никитин через силу усмехнулся. – Меня послезавтра тут не будет, не то что… Дембель!

– Дембель?! Так о чём тогда вообще говорить. Тебе сейчас всё до глубокой фени. А противотуманку я верну, не бойся, я с вашего пэтэо ребят знаю…]

 

* * *

 

– ... я, говорит, ваших ребят знаю. Ну хочешь, говорит, я завтра же к ним приду и договорюсь. Меня ребята на КП пропустят. А я его слушаю, а сам на автомат смотрю. Стоит он, к колесу прислонённый, всего-то руку протянуть. Тут мне в голову стрельнуло: айда, говорю, поглядим. Он прямо расцвёл, как хризантема в саду. А мне-то важно было его с места сорвать, от автомата отвести… Он прямо галопом припустился...

– И про автомат забыл? – усмехнулся сосед по столику.

– Какой там забыл! Он мне сам на ходу крикнул, не оборачиваясь: «Автомат не забудь, капрал. Начальник заругается!»

– Ну и дальше что?

– Дальше? Дальше я автомат взял в руки. И так мне спокойно стало, скажу вам, в жизни так спокойно не было. А потом злость разобрала неимоверная. И непонятно, за что...

[…за обморочный, обессиливающий, едкий, как похмельная рвота, страх, за пересохший рот, за отвратительно мокрые ладони, за свою жалкую, дёрганую улыбку, за плоскую хитрость. И ещё за его спокойную, беззлобную самоуверенность и доверчивость. За то, что сам он никогда не смог бы так…

– Стоять! На месте стоять!

– Ты чего? – незнакомец поражённо обернулся… – Мы же договорились.

– Я сказал – стоять!! – кричал ефрейтор Никитин, с тоскливой ненавистью осознавая, что кричит-то он, собственно, не от злости, а для того лишь, чтоб их услышали. – Теперь назад! К стене, к стене!

Незнакомец покачал головой и шагнул обратно.

– Даёшь ты, капрал, – зло усмехнулся незнакомец. – Ты же дрых, как сурок вонючий, я бы мог вообще тебя не будить. Просто подводить тебя не хотелось. А лучше всего – спрятал бы твой автомат и ты бы мне эту противотуманку сам бы снял да и принёс. Гадёныш ты, вот что…

И Никитин почувствовал, что сгинувший было страх вновь проник в него и словно разжижил внутренности, выдернул из него какой-то стержень. Он даже толком не мог понять, чего он, собственно, боится. Вдруг со слезливой злобой подумал о своих товарищах по караулу, сидят себе сейчас в тёплой, протопленной караулке, курят, болтают о бабах, ржут, а почему бы нет, у них всё в порядке, на них никто не смотрит с насмешливой, презрительной угрозой, они могут вообразить себя невозмутимыми храбрецами. Почему-то именно ему, Никитину, выпал этот полночный бред, причём в самый последний день службы.

– Да убери ты свою берданку! – незнакомец зло обернулся, – а то я не знаю, что у тебя пост сторожевой. Пустышка твой автомат!

– Ты думаешь? – ефрейтор Никитин позволил себе улыбнуться. Он вспомнил про тот дембельский патрон.

И тут что-то мелькнуло в лице незнакомца, что-то мелькнуло. Он словно почуял перемену, внезапную и опасную, ощутил невидимый порог, обжигающий холодом, от которого всё живое цепенеет и скручивается в ледяную спираль.

– Дурак ты, капрал, определённо дурак, – сказал он сдавленно, словно кто-то невидимый силился ему помешать. – Я вот возьму сейчас лопату подлинней и ты со своим автоматом…]

 

* * *

 

– ... Я, говорит, сейчас возьму лопату и хана тебе. Пикнуть, говорит, не успеешь. Да... Позвольте, что ли, ещё сигареточку. Странные они у вас, куришь и не чувствуешь. Это чьи такие? Польские? Интересно, откуда в Польше табак?

– Понятия не имею. Так что дальше?

– Дальше? Интересно, значит. Вы, между прочим, кто по специальности?.. Да нет, это я так. Дальше? А давайте мы с вами ещё по чуть-чуть.

– Я не буду, – сосед по столику накрыл ладонью стакан. – Да и вам хватит.

– Ну-у, хватит, когда волна откатит, – подмигнул Виктор Сергеевич и, оттолкнувшись от столика, легко, как аквалангист, добрался до стойки.

– Вам ещё? Двести? – с лица барвумен сошла хрящевая маска и изобразилось удивление. – А плохо не будет?

– Наливай, – снисходительно подала голос златозубая челюсть вышибалы. – Будет плохо – вылетит на улицу, нынче снежок, остынет.

Тем же плавным толчком Виктор Сергеевич воротился к столику.

– М-да, – прохрипел он, с трудом выпив, – не пойму, с чего я вам всё это рассказываю. Очень уж вы... Так на чём мы остановились?

– На лопате, – напомнил сосед по столику и прикрыл глаза. – Кстати, откуда там лопата?

– Лопата?.. А чёрт её знает. А, ну так там же был щит пожарный! Огнетушитель, прочее. Ну и лопата. Он берёт эту лопату... То есть он хотел. Но тут...

[… Он успел заметить, как рвано вспучилась, словно оскалясь лоскутом, его новая, только со склада шапка. («Офицерская», – почему-то подумал он), успел увидеть боком, как зарылась в снег выброшенная гильза. Самого выстрела он не слыхал, был лишь толчок и дробно отщёлкнувшееся в ближнем лесочке эхо. Ещё он увидел, как незнакомец неловко остановился, резко подался вперёд, словно силясь освободить увязшую в снегу ногу и медленно завалился набок. Упавшего тела он тоже не увидел, лишь смутно услышал судорожный, влажный всхлип выгнувшейся, цепенеющей плоти. Вот и всё. Остальное сытно сглотнул снегопад… ]

 

* * *

 

– Потом я его спрятал. У нас там за проволокой...

– Зачем спрятали? Вы же часовой, лицо неприкосновенное. Доложили бы по всей форме, установили бы нападение на пост. Благодарность была бы, письмо на родину. Школу бы в вашу честь назвали.

– Иронизируете... Зачем спрятал? Сам не пойму. Испугался. Жутко стало, вот и спрятал... Там у нас за проволокой ручей метра два шириной, за ним лес. Неподалёку, шагах в десяти – яма. Я ту яму сам и рыл, когда салагой был. Хорошая такая яма, вместительная. Её ещё снегом не успело занести. Я его сперва туда, а потом ветками завалил, ветки рядом лежали, мы их весной обрубали, чтобы подступы к заграждению очистить. А потом снегом завалил, следы заровнял. Делал всё спокойно, как дурной сон досматривал. Даже ствол автомата вычистил, чтоб разговоров не было, гильзу подобрал. Смотрю – все ровнёхонько, будто не было ничего. Ни-че-го! Будто сон досмотрел и проснулся. Вот тут мне жутко стало. Когда тащил, забрасывал – всё нормально, следил даже, чтоб кровью не замараться. А как увидал, что – ни-че-го, – страшно стало...

[…мертвенно-белое слепое пространство, лавина бессильного, нескончаемого снега, изломанные тени, пронзительно осязаемая тишина – он вспомнил, именно так очень давно воображал он себе смерть, конец света. Он понял, что именно так оно когда-нибудь и будет. Ему даже почудилось, что он уже умер, а вместо него – жалкое подобие, дурно сработанный двойник, он ещё будет некоторое время ходить по свету за него, пока не сгинет, уже окончательно, в таком вот снежном тумане.]

 

* * *

 

– Да, – сосед по столику покачал головой, – впечатляющая история. И чем она кончилась?

– Чем? Минут через десять пришёл разводящий со сменой. Иди, говорит, Никитин, в роту, меняют тебя. Совсем, понимаешь. Отправка не завтра, а сегодня, в десять утра. До меня, кажется, только с третьего раза дошло. Пришёл в роту и спать завалился, как мёртвый. Утром погрузился в автобус и...

– А куда второй патрон подевал? – снова перебил его сосед по столику. У тебя же их два было.

– Второй? – Виктор Сергеевич запнулся. – Н-не помню. Выбросил, наверное. Когда мимо КП проезжали, все кричат ура, обнимаются – дембель! И я как все. А там после КП дорога резко вправо берёт, оттуда то место хорошо видать. Ну – то... И мне тут показалось... Не помню что, только стал я рваться из автобуса, еле удержали. Но три года прожил, как в горячке. От каждого звонка потом покрывался, как обмылок. Никто, однако, не пришёл, не спросил. Будто не было ничего.

– Так вы, значит, решили, что я – это он? – сосед по столику затрясся от смеха.

– Не то чтобы... Но вообще – потрясающее сходство. Я в этом городе случайно. Увидел вас сегодня в автобусе, ходил за вами полдня. Бред какой-то... С другой стороны...

– Что с другой стороны? – лицо соседа по столику внезапно преобразилось, надвинулось. Виктор Сергеевич в ужасе отшатнулся, прижался затылком к сырой извёстке. – Дурак ты, капрал, точно дурак. Что с другой стороны, если ты убил наповал. Ты же аккуратно в затылок выстрелил. И лопаты никакой не было. Он повернулся, чтобы уйти, ты выстрелил. А потом, уже в яме, добил его вторым патроном. Зачем стрелял-то? Со страху? Или убить захотелось?

– Не знаю, – сипло выдавил из себя Виктор Сергеевич, – не помню, давно было... Снег… не видать ничего... Уйди отсюда! Не знаю я ничего...

Виктор Сергеевич вновь увидел себя со стороны, одинокого, вжавшегося в стену, окружённого безмолвными тенями. Когда он снова открыл глаза, рядом с ним не было соседа по столику, лишь недопитый стакан, недоеденный винегрет, его же мокрые шапка и перчатки. Перед ним, мелко переминаясь, стоял вышибала.

– Что, отец, крыша съехала? – сказал он отрывисто и недобро. – Дуй теперь отсюда, закрываемся.

– А где – этот, в полу... – Виктор Сергеевич с трудом ворочал отёкшим языком, ощущая неожиданно набухшую волну хмеля. – В полупальто, – выговорил он наконец.

– Какое полупальто, – лицо вышибалы исказилось. – Что ты бормочешь! Стоишь тут целый час, губами шлёпаешь, чудо-юдо. Вали, говорю, отсюда, – он резко схватил Виктора Сергеевича за локоть.

– Не трожь, ты! – выкрикнул он в неизъяснимом бешенстве, не зная, куда деваться от душившей его боли. – Не трожь, пацан, сопля!

Удара в лицо он не почувствовал, лишь многопудовый, ослепляющий удар затылком о стену. Потом какое-то железное, многопалое существо схватило его за шею, грудь, причиняя сильную, но какую-то размытую боль, поволокло зигзагами куда-то в сторону, на мгновенье послышался из тьмы удивительно знакомый голос, он окликнул его по имени, коротко и приветливо, Виктор Сергеевич хотел было попросить его о помощи, или хотя бы сказать что-то в ответ, нечто очень важное, спасительное, но не успел, так как оказался втянутым в ровно пульсирующую волну холода, тогда он снова открыл глаза, увидел совсем близко холодный, тёмно-синий мир, намертво исполосанный снегом, но этот мир был добр к нему, ему стало легко, холод и снег выветрили из него колючую болевую накипь, снег, как огромное, рыхлое, но живое существо, подхватил его, он снова услышал голос, на сей раз совсем близко, и понял, что отвечать ничего не надобно, с изумлением ощутив, что сознание полностью послушно ему, он может сделать с ним всё, что пожелает, и он пожелал позабыть наконец всё, что с ним было, и позабыл, пожелал забыть названия, имена, предназначение всего, что его окружает, и забыл, и мир вновь, как когда-то давно, превратился в хаотическое скопище предметов, теней и звуков, но он был свободен от них, свободен, потом он забыл себя, в конце концов, он пожелал исчезнуть, и он исчез, бесследно пропал в сумасшедшем кипении снегопада.