«Театрал Камал»: Я хочу, чтобы театр получил гражданство!

Иду по улицам Казани. Горького, Нариманова, Татарстан, Камала… Этими тропами, которыми я ходила всю жизнь, когда-то ходил и Галиасгар ага. Только улицы эти назывались иначе: Лядская, Евангелическая, Большая мещанская, Поперечная Тихвинская... Молодость не живет прошлым. Только сейчас я начала задумываться об этом. В голове возникают вопросы. Ответы же на них остается искать лишь в воспоминаниях. Но многое так и остается без ответа. Моя душа разговаривает с Вами, Галиасгар ага. Господин Галиасгар.

– Галисгар ага, поделитесь воспоминаниями о семье.

– Я, Галиасгар Галиакберович Камал, родился 25 декабря по старому стилю 1878 года. Это случилось на Поперечной Тихвинской (ныне улица Г. Камала – прим. авт.) улице в Казани на рассвете понедельника. Мой отец Галиакбер, родившийся в деревне Сикертэн Мамадышского кантона (ныне Арский район – прим. авт.), в двенадцатилетнем возрасте приехал в Казань, прослужил у Фатхуллы Мамаева до двадцати пяти лет, стал кустарем-меховщиком и до самой смерти занимался этим ремеслом. Мама Маугиза была дочерью волостного старшины деревни Масра Хабибуллы бая. Летом меня всегда отправляли погостить к моему богатому деду.

– А что означает ваше имя?

– Галиакбер – это «старший Гали», а значение Галиасгара – «маленький Гали». Моя бабушка решила, что это имя хорошо подойдет к имени мего отца, мол, будет у старшего Акбера свой маленький Асгар. И отец меня нарек Галиасгаром. Когда говорили Галиаскер, он злился: «Га-ли-ас-гар! Гар...гар...Не портьте имя ребенка!»

– Ваши первые воспоминания о детстве?

– Я еще был совсем маленьким и плохо себя помнил, когда мы кочевали из квартиры в квартиру, а затем поселились по соседству с медресе «Гусмания» на нынешней улице Тукая. Вот, с этого момента и начинаются мои воспоминания. Помню, когда я играл возле печки, искра попала на мою рубашку, и она загорелась! Дворник Фазыл потушил пламя своей буркой, спас меня от гибели – на животе остался лишь ожог. Мой живот потом довольно долго мама лечила разными мазями. Вот этот случай я запомнил на всю жизнь.

– Спасибо этому человеку за то, что спас наш народ от такой великой потери! Расскажите об ученическом периоде, Галиасгар эфэнде.

– Я учился в трех медресе. Сначала в «Гусмание», затем в «Халидие», а уже с 1893 года и до 1900-го в медресе «Мухаммадия» и в русском классе неподалеку от нее. Весной и летом я зарабатывал на учебу, нанявшись к Мухамметжану Кадырову, торговавшему книгами – ездил с ним по Ханской, Макарьевской и Буинской ярмаркам. Все мои мечты, чаяния, тревоги того периода я потом выразил в своих драмах «Несчастный юноша», «Три подонка», повесть «Сабир хазрат».

– Как вы начали писать?

– Дядя одного шакирда из Стамбула как-то привез книгу, в которой была драма Намыка Кемаля «Zavallı çocuk» («Жалкое дитя»). Я перечитал ее несколько раз подряд. Она меня вдохновила на создание пьесы «Несчастный юноша», которую я до этого вынашивал несколько лет. Написав пьесу, я показал ее своему учителю Миргаязу Иманаеву.

– Вы успешно и довольно серьезно занимались журналистикой, не так ли?

– Да. Журналистика позволяла мне не умереть с голоду. Я работал в 1904 –1905 годах в издательстве «Магариф» Хади Атласова и Ханафиевых, а затем ушел в газету «Казан мөхбире» Алкина, но из-за разногласий с сыном Юсуфа Акчурина и Бурханом Шарафом уволился и в начале 1906 года устроился секретарем в газету «Азат» муллы Габдуллы Апанаева, но ненадолго – собрав деньги на подписку, Апанаев выкупил свой заложенный дом и сбежал. Какое-то время я создавал эту газету под руководством Хусаина Ямашева и Габдургафура Кулахметова, затем ушел в газету «Йолдыз» Хади Максутова, стал ее секретарем. Работал также в издаваемой Муллануром Вахитовым газете «Кызыл байрак» и был переводчиком в издательском отделе «Совета Восточного фронта». Когда Казань была в руках белочехов, я был без работы. Когда чехи ушли, я сотрудничал с газетами «Эш», «Эшче», «Кызыл көрәшче», «Безнең байрак», «Татарстан». А в редакции газеты «Кызыл Татарстан» работал начиная с первого номера и до 20 июля 1931 года.

– Как же вы находил время для творчества?

– Начиная с 1898 года и по сей день я написал два десятка оригинальных произведений и сделал более сотни переводов пьес.

– Слышала, вы за ночь перевели целую пьесу?

– Сон никуда не денется, а вот упустишь мысль – потом не поймаешь. И потом, я не могу работать, когда кто-то отвлекает. Поэтому ночь – лучшее время для творчества и вдохновения.

– А почему вы дважды написали драму «Несчастный юноша»? В 1900 году она была издана, а в 1907 году вы ее переписали.

– В то время, то есть, в 1900 году, я даже не предполагал, что у нас возникнет театр. Поэтому мне и в голову не пришло написать ее так, чтобы она была поставлена на сцене. А уже в 1906 году стали играться спектакли на татарском языке. И я еще раз подумал, и чтобы эта пьеса не исчезла с поля зрения, через девять лет после ее создания я ее переработал. Она приобрела свой нынешний вид. А насколько мое произведение интересно, это покажет будущее.

– Будущее показало, что эта ваша драма о судьбе человека, любви и воспитании стала бессмертной. И ставится до сих пор. Ваш талант от матери или от отца?

– Как только я начал различать буквы, я по нескольку раз перечитывал пьесы Габдрахмана Ильяси, Фатыха Халиди, смотреть кукольные спектакли, увлекся театром и литературой уже в период ученичества, изучал русскую театральную драматургию. Вообще, в медресе «Мухаммадия» влияние татарских просветителей было велико, поэтому почти все мои сокурсники пошли по этому пути. И я вместе с ними (улыбается).

– Одни считают вас серьезным и немногословным, другие – шутником.

– Всякое бывало. Однажды мы зашли в ресторан, чтобы быстренько перекусить перед спектаклем. Но мест не было, поэтому мы взяли что-то по мелочи и ели возле буфета. Один из жителей Сенного Базара решил подшутить над нами: «Когда коровы пьют воду, телята лижут лёд!» (татарская пословица – прим. ред.). А я ему: «Не знал, что ты корова, хорошо, что сообщил!». Не может быть теленком человек в сорок восемь лет! Как-то раз мы с Тукаем и Ибрагимом Кулиевым рассматривали афиши, только что пришедшие из типографии. Прочитав название: «Сообщество мусульманских артистов Крыма и Кавказа», Тукай тяжело вздохнул: «Уф! Это название длинное, как ишанская чалма, размотанная до самой Москвы!». Все стали думать над другим названием. Тукай спросил у Кариева: «Сколько вас в труппе?» «Со мной семеро», – ответил Габдулла. «Созвездие Большой Медведицы», – сказал Тукай и улыбнулся: «Значит, вы как постоянно движущиеся на небосклоне созвездие, передвижники, Сайяр!» Всем очень понравилось это название, раздались аплодисменты.

– Вы помните первую встречу с Тукаем?

– В 1905–1906 годы в Уральске в газете «Фикер», журнале «Әлгасрел-җәдит» стали появляться его стихотворения. Они сразу бросались в глаза. Я начал искать его стихотворения, представлял облик автора, читая его строки. В моем воображении он был таким представительным крупным человеком. Осенью 1907 года, когда я работал секретарем в газете «Йолдыз», в редакцию зашел невысокий потрепанный юноша в костюме с чужого плеча да еще и с бельмом на глазу. Без особых церемоний он уселся на стул возле редакторского стола и стал копаться в стопке газет. «А скоро придет Хади эфэнде?», – спросил он. Его стройная речь улучшила мое впечатление, я сообщил ему о времени прихода редактора. «А наши газеты и журналы к вам, вероятно, приходят?», – сказал он. Тут мое мнение о визитере изменилось в корне. «Вы из Уральска? Значит, вы хорошо знаете Габдуллу Тукая, который публикуется в этих газетах?», – предположил я. Юноша возьми да и скажи с улыбкой: «Я и есть тот самый Апуш». Я был немного разочарован видом обожаемого мной поэта. Но я быстро к нему привык. Будь он самим чертом, мне нужен был Тукай!

– Какими качествами он запомнился вам?

– Он был очень скован в обществе женщин. Когда к нему в комнату заходила какая-нибудь поклонница его стихов, Тукай, разумеется, не мог ее выгнать, но в этот момент у него на носу выступали капельки пота. И когда гостья его покидала, он был уже весь мокрый. Он всегда старался с дамой как можно меньше говорить, как можно быстрее ее проводить, а когда она уходила, утирал пот, вздыхая, как будто гора падала с его плеч.

– А к вам он приходил?

– Мы с ним работали вместе много лет, но ни разу мне не удалось заманить его к себе в гости. Отвечал, что если я так сильно хочу его угостить, это можно сделать и здесь, зачем тащить его домой, где будет суетиться моя жена. «Купишь порцию котлет, перекусим, и дело с концом», – говорил он.

– Говорят, было время, когда Тукай на вас обижался?

– Я его уговорил съездить со мной на Макарьевскую ярмарку, когда выходил журнал «Яшен». Воодушевление, с которым он ехал, тут же улетучилось при виде толкотни и толпы. Тукай, который не переходил улицу, увидев на ней лошадь, напрягся при виде обилия лошадей, снующих туда-сюда. Только по вечерам, когда стихало передвижение ямщиков, он приходил в сад, где играли спектакли кариевской труппы «Сайяр». Дела у артистов шли плохо, прибыли не было совсем, не хватало даже на аренду помещения. Артисты нищие, голодные… Пользуясь ситуацией, Тимерша Соловьев пригласил их выступать в свой ресторан. То есть, артисты должны были в счет обеда и ужина развлекать местную публику чтением стихов и исполнением песен. Артисты согласились от безысходности. Я и Тукая привлек к этой «работе». Он вдохновился, вспомнив творческие вечера, которые они организовывали с кариевцами в Уральске. В надежде на такой же успех он принялся составлять программу. Прошли репетиции. А на сцене, повернувшись спиной к зрителям, он начал дирижировать. А там наряду с теми, кто слушает хор, были и те, кто шумит и просит долить кипятка! На такую бесцеремонность торгашей Тукай очень обиделся. И на меня – за то, что я его об этом не предупредил. Даже по возвращении в Казань он еще довольно долго не мог меня простить и при случае всегда притыкал.

– Но он вполне справедливо назвал вас татарским Островским.

– Да, об этом он писал, можете ознакомиться с этим случаем из его текстов.

– А последняя встреча?

– Редакция журнала «Йолдыз» в конце 1912 года отправила меня в Стамбул для освещения войны на Балканах. Там я начал болеть, а по возвращении в Казань в феврале 1913 года слег в клинику нервнобольных. Последняя наша встреча состоялась в этот период. Тукай совсем исхудал, обессилел. Довольно скоро Тукая определили в Клячкинскую больницу. В газете «Кояш» была рубрика «Наши больные», я о нем узнавал оттуда и от людей, которые приходили меня навещать. В апреле 1913 года Тукай умер, а я лежу в клинике, руки-ноги мои не слушаются, глаза не видят. Я пришел к нему на могилу лишь год спустя, когда оправился после болезни...

– В последние годы вы совсем не следили за своим здоровьем и выглядели старше своих лет, простите.

– Да, с начала революции работая в газетах я толком ни разу и не отдохнул, очень устал. По случаю десятилетия ТАССР написал заявление на отпуск в газете «Кызын Татарстан».

– А как вы любите отдыхать?

– Беру своих подросших детей и иду в лес по грибы, по ягоды, а то и на рыбалку. И не важно, какой будет улов. Я и детям говорю – умейте мириться с неудачей. Рыбалка хорошо закаляет силу воли. Нетерпеливый человек не может ловить рыбу. Но само пребывание на свежем воздухе, на лоне природы, под солнцем чего стоит! Я учу детей в лесу щебетать, как птицы, кричать, как кукушка. И тут же синички или снегири, или соловьи начинают отвечать нам, щебечут на все лады.

– Ваш сын Анас Камал писал, что как только на сцене появлялся «круглый, как шар, гладколицый, лысый» актер, в зале раздавались аплодисменты. Это о вас. Какие роли вы помните?

– Бадри в «Галиябану», Патер в «Разбойниках» Шиллера, Миллер в «Коварстве и любви», Хамит в комедии Мольера «Скупой». Да были роли, каждая из них мне дорога.

– Касим Шамиль называл вас своим «крестным отцом».

– Да, он настоящий артист, я тоже называл его сыном. Вообще, настоящий артист играет не ради похвалы и почестей, сцена для всех нас своего рода священная трибуна. Моя мама тайком ходила в театр посмотреть на меня и своих внуков. Когда ей говорили небылицы о ее «театрале Камале», она отвечала: «Мои дети намного образованнее нас, им виднее».

– А отец?

– Главный герой комедии «Беренче театр» Хамза всеми фибрами сопротивлялся рождению национального театра. Его прототип – мой свекр Садык... А вообще, мне больше нравится смотреть постановки не по моим, а по чужим произведениям.

– Что бы вы пожелали соплеменникам?

– На пороге 1914 года я пожелал, чтобы наш театр нашел свою нишу в культурном процессе, чтобы мой народ начал относиться к нему серьезно, чтобы театральное искусство получило гражданство, а число артистов и любителей театра множилось и совершенствовалось. А поскольку сцена служит и сохранению языка, артистам необходимо знать его в совершенстве. Но, к сожалению, на современной сцене есть те, кто не придает этому значения. Это непростительно, на мой взгляд. И уже давно пора отойти от позиции – можно как угодно говорить на сцене, лишь бы процесс не останавливался.

– Когда труппа под руководством Габдуллы Кариева обосновалась в 1911 году в клубе «Шарык», вы не только стали самым близким другом артистов. Как утверждает актер Касим Шамиль, не было ни одного проекта труппы «Сайяр», в котором бы вы не приняли участия.

– Это так. Я старался помогать татарскому театру не только своими произведениями, но и игрой, одеждой и даже семьей! Помогал организовывать показы спектаклей, строить декорацию, даже афиши иногда рисовал! И не мог удержаться от советов режиссерам, ставившим мои пьесы. Мои братья и сестры тоже заболели театром – Габдулла и Габдрахман, а также сестренка Зайнап связали свою судьбу со сценой. Конечно, отец этому не обрадовался – он хотел видеть нас или купцами или священнослужителями. Кстати, Габдулла – первый, кто создал радиодраму.

– Ваши дети тоже пошли по вашему пути?

– Да, мои сыновья Анас и Фаик окончили театральный техникум. Анас стал одним из основателей первого колхозно-совхозного театра в Мензелинске. Он с детства мечтал быть артистом, играл детские роли. Я даже пьесу под него написал. У него были неплохие способности, голос, но когда он подрос, я увидел, что он ростом невелик, худоват, и сказал ему, что вряд ли из него выйдет хороший артист. Прямо сказал, без обиняков. Пытался его отговорить всячески. Говорил, может, попробует рисовать, пойти в художественное. Но он там долго не проучился.